Юлия Баталина

редактор отдела культуры ИД «Компаньон»

---

«Жизнь неистребима»

Социолог, историк и культуролог оценивают итоги «года пандемии»

13 апреля 2021 г.

Поделиться

Твитнуть

Год назад «Новый компаньон» опубликовал цикл эссе под общим заголовком «Мир никогда не будет прежним». Пермские интеллектуалы-гуманитарии Олег Лысенко, Вячеслав Раков и Олег Лейбович предлагали свои варианты реакции человечества на новый вызов — вирусную пандемию. Сегодня они говорят о том, насколько оправдались их ожидания, и делятся новыми прогнозами.

Олег Лысенко, проректор ПГГПУ (эссе «Наступило время нового творчества: юмористического, социального, предпринимательского», 6 мая 2020 года):

— Прошёл ровно год с того момента, когда мы все отправились на самоизоляцию. Год назад многих интересовал вопрос, изменит ли пандемия наше общество, а если изменит, то как именно? Можем ли мы сегодня уже подвести некоторые итоги? Честно говоря, не уверен: пандемия ещё вроде как не закончилась, а новые социальные явления, ею вызванные, ещё слабы и не всегда различимы. Но всё же попробуем.

Как это часто бывает, то, что поначалу казалось глобальной катастрофой, со временем рутинизировалось и стало обыденностью. Мы выработали некоторые автоматизмы (стали, например, чаще мыть руки), перестали ежедневно вчитываться в статистику заболевших, выучили новые названия лекарств и прочие медицинские термины. Новые привычки — как заплата на дырке повседневности, проделанной новым травмирующим опытом. Но за этой новой обыденностью мы всё же можем различить некоторые существенные сдвиги той реальности, в которой мы обитаем.

Прежде всего с нами остался опыт работы на дистанте. В СМИ полно сообщений о компаниях, которые полностью или частично отказались от больших офисов, перевели своих работников на удалёнку и не планируют возвращать их обратно. Оно и понятно: можно хорошо сэкономить на аренде, клининге, коммуналке и т. д. Вставлю и я свои пять копеек. По всем проведённым за этот год социологическим опросам о пережитом опыте удалённой работы и обучения (а это школьники, студенты, преподаватели, сотрудники коммерческих организаций) вырисовывается схожая картина: в целом опыт воспринимается скорее негативно, но при этом до 60% опрошенных хотели бы и в дальнейшем практиковать удалённые формы работы и обучения, хотя бы время от времени (из них от 10 до 15% — регулярно). Особенно часто и в вузах, и в школах, и в организациях выступают за дистанционный формат проведения совещаний и рабочих встреч (в том числе родительских собраний); и это при том, что число респондентов, считающих, что работа/обучение на дистанте явно потеряли в качестве, превышает число респондентов, считающих иначе. Директора школ и ректоры вузов не дадут мне соврать: если прошлой весной им пришлось прилагать немалые усилия, чтобы вывести обучающих и обучаемых на дистант, то теперь приходится тратить время на то, чтобы убедить выйти с дистанта некоторых своих подчинённых и подопечных.

Далее о цифровой компетентности. Пожалуй, ничто иное — ни грозные приказы начальников, ни сладкие речи мотивационных тренеров — не смогло бы сделать то, что сделала пандемия: заставить огромные массы людей единовременно освоить онлайн-покупки, заказ еды на дом, начать пользоваться мессенджерами для решения рабочих вопросов, а программой Zoom для совещаний и т. д. и т. п. Возможно, сейчас читатель подумает, что это преувеличение, поскольку он-то как раз всё это освоил задолго до пандемии! Но не будем забывать, что, во-первых, таких «продвинутых» до нашествия «короны» было намного меньше, а во-вторых, одно дело переписываться в Viber с родными, а другое — отдавать и получать через него указания по работе или консультировать студентов.

Первый шаг «массовизации» мессенджеров уже влечёт за собой следующий — повсеместное внедрение более продвинутых систем электронного управления и документооборота. Те, кто этого ещё не сделал, придут к этой мысли уже в самом ближайшем будущем. И повторюсь снова: программные продукты менеджмента были придуманы уже давно, но речь сейчас как раз об их массовом внедрении.

Одна из самых модных в социальных науках идей сегодня — это идея французского социолога Брюно Латура о влиянии материальных объектов на социальные связи и взаимодействия (извините, коллеги, за некоторое огрубление этой мысли, неизбежное в газетном формате). Из неё следует, что освоение новых цифровых инструментов управления должно повлечь за собой и изменение природы организаций. Пока самыми очевидными кажутся такие подвижки, как формализация отношений (там, где раньше, в офлайновом режиме, доминировали неформальные нормы и личные взаимоотношения, теперь всё чаще рулят инструкции и дедлайны), разрушение границ рабочего и личного времени (спасибо тем же мессенджерам), превалирование вертикальных отношений над горизонтальными (в онлайне ты чаще общаешься со своим начальством и/или подчинёнными, а вот с коллегами на удалёнке явно разговариваешь меньше, при том что в иных сферах жизни всё как раз наоборот). Сохранятся ли они в среднесрочной и долгосрочной перспективе и про­явится ли что-то ещё, в том числе позитивное, зависит от многого и многих. Посмотрим, что будет дальше.

Ещё одно наблюдение, пока туманное, но многообещающее. Не знаю, совпадают ли наши ощущения, но мне лично кажется, что интенсивность и напряжённость труда возросли многократно и повсеместно. Такое ощущение возникает в первую очередь тогда, когда приходится решать много новых и непривычных задач. С одной стороны, это вызвано достаточно быстро меняющимися обстоятельствами: там, где раньше можно было по старинке встретиться и поговорить, теперь мы вынуждены делать презентации, снимать ролики, думать о дизайне, тратить время на переписку. С другой стороны, всё та же цифровизация явно спрессовывает наше время, практически не оставляя зазоров на переезды и переходы: с одной виртуальной встречи ты переходишь на другую и с одной задачи перескакиваешь на следующую. И вдруг выясняется, что просто проход/проезд по городу для тебя уже становится долгожданным отдыхом.

Ну и наконец, о самом, может быть, главном. Пандемия дала толчок развитию новых форм социальной солидарности и взаимодействия. Особенно это было заметно в апреле-мае прошлого года, в период самого жёсткого локдауна, когда люди на вынужденной дистанции наиболее остро переживали и свою уязвимость, и потребность в общении. Не случайно в этот период многократно возросли и интенсивность общения в социальных сетях, и разнообразие производимого ими контента (вспомним целый ряд великолепных мемов, выводящих разнообразных «котиков» на уровень прямо-таки искусства). Потом, летом, последовал явный спад такого общения, зато осенью мы все пережили новый, в чём-то даже более тяжёлый и травмирующий опыт. Я уверен, что он никуда не делся и ещё скажется в дальнейшей жизни, ибо ничто так не объ­единяет людей, как общая память и сочувствие. Как именно? Пока неизвестно. Возвращаясь к началу этих заметок, повторю: мы пока ещё в процессе, и окончательные выводы сделать невозможно. Но скажется обязательно, причём в самый неожиданный момент и в самом невероятном месте.

Олег Лейбович, заведующий кафедрой философии и культурологии ПГИК (эссе «Для российской власти эпидемия — это вызов», 27 апреля 2020 года):

— Один советский писатель заметил в 1943 году: «Когда война становится бытом, она умирает». То же на наших глазах происходит с пандемией. Она добавила в городской язык несколько новых слов: «удалёнка», «антитела», «онлайн», «самоизоляция», «на КТ»; приучила людей носить маски. Человек с голым лицом в торговом зале выглядит подозрительно. Из кино в жизнь перенесли на какое-то московское время электронные ошейники.

Население поделили сперва на привилегированных владельцев собак (им можно было гулять) и прочих, которым разрешили отлучаться на 50—100 метров до ближайшего магазина; затем — на гордых носителей антител и тех, кому ещё предстояло заболеть. Старцев и стариц заперли на год в квартирах…

В административный обиход вошёл детский боевой клич: «Больше трёх не собираться!»

Ежедневные сводки в СМИ о жертвах ковида перестали быть горячими новостями. В конце концов люди и к ним привыкли.

Страхи и слухи, естественно, остались, но в течение года несколько раз меняли своё содержание. «Ковид-диссиденты» перековались в критиков вакцинирования: от этой болезни ничего-де помочь не в силах…

Власти тоже многому научились и более-менее эффективно комбинируют санитарно-профилактические и попечительские мероприятия, умеряют штрафные санкции и демонстрируют готовность прийти на помощь пострадавшим.

Множество людей овладело искусством забывания, хотя бы на время. В зазор между волнами пандемии тысячи людей устремляются на курорты, в санатории, на морское побережье. Когда позволяет погода, толпы горожан выходят на набережную, заполняют скверы… Жизнь неистребима. Повторю то, о чём говорил в прошлом году: мир после пандемии останется прежним.

Вячеслав Раков, доцент кафедры истории и архео­логии ПГНИУ (эссе «Если человек не изменится, то история не имеет смысла», 20 апреля 2020 года):

— По прошествии года после публикации эссе меня по-прежнему не оставляет чувство, что мир переживает эпохальный исторический сдвиг: прежний большой исторический цикл, прежняя эпоха — эпоха Современности (или эпоха Модерна), начавшаяся в XVI—XVII веках, завершается на наших глазах. Её исходные основания (ценностные, экономические, социально-политические и культурные) заметно расшатаны и, если я не ошибаюсь, эрозируют. У этой эпохи был свой генезис (XVI/XVII—XVIII века), своя классика/зрелость (XIX век), кризис (первая половина XX века с двумя мировыми войнами и известным переформатированием Модерна, в том числе культурным), наконец, своя постклассическая кульминация, переходящая в сумерки эпохи (вторая половина XX — начало XXI века).

Кризис охватывает все сферы общественной жизни. В мировой экономике мы видим вторую Великую депрессию (за 2020 год мировой ВВП снизился почти на 4,5%), последствия которой, как ожидают, будут ощущаться ещё долго. Закончилась, как пишут и говорят, эра потреб­ления. Мы должны будем учиться жить по средствам.

В международных отношениях глобальный порядок сменяется глобальным беспорядком, чреватым «холодными» и «горячими» войнами. «Холодные войны» уже начались. Россия, к сожалению, вовлечена в них в полной мере. Земля становится всё более опасным местом. В 2020 — начале 2021 года неприятие в отношениях между влиятельными странами Запада с одной стороны и Китаем и Россией с другой становится очевидным. По словам российского министра иностранных дел Сергея Лаврова, «с Евросоюзом как с организацией отношений нет, вся инфраструктура этих отношений уничтожена односторонними решениями Брюсселя». В очередной раз обнаруживается, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток… Мир фрагментируется.

Ценности и идеология: пандемия обострила критическое восприятие релятивизации ценностей, которая задавала тон в последние десятилетия — десятилетия деидеологизации. Начинается поиск идеологических опор, поиск новых этических определённостей. На Западе этот поиск идёт сразу в нескольких направлениях. Во-первых, форсируются идеологические возможности либерализма, и это порой доходит до своего рода экзальтации (движение Black Lives Matter). Во-вторых, массовое переселение мигрантов в страны Запада (второе Великое переселение народов) и вспыхивающие на этой почве эксцессы делают коренное население западных стран более восприимчивым к своей национальной культуре (правые в Европе, рецепция консервативных идей). В-третьих, в условиях экономического кризиса и роста социального расслоения на Западе может проснуться интерес к почти похороненным левым идеям.

Что до Востока, то он стоит на своих ногах: Китай остаётся в существе своём конфуцианским, Япония всегда сочетала западные технологии с «японским духом», об исламе и говорить нечего. Даже сверхлояльная в отношении Запада Индия никогда не предавала собственной традиции, остающейся основным условием её исторической устойчивости. Россия, почти изгнанная из «европейского дома», также вынуждена будет «вспомнить всё», на что можно опереться в условиях наступающего цивилизационного одиночества.

Реабилитация ценностей и известная реидеологизация, на мой взгляд, неизбежны в качестве защитной реакции на взрывную неопределённость, накрывающую мир. Другое дело, какова будет мера и историческая цена возрождения ценностей...

Культура: существо кризиса в этой области, на мой взгляд, состоит в навязчивой тавтологичности языка и отсутствии новых идей. В пост­модернистской атмосфере поздней современности думать уже не обязательно, достаточно просто составлять комбинации из прочитанного и увиденного. Не хватает самостоятельности, свежести и новизны. Кто-то должен сказать: «Шоу должно прекратиться!» Мы, нынешние, живём в мире госпожи привычки, в мире погоняющей нас инерции, в мире автоматизмов и повторов, хотя, казалось бы, современный человек, в отличие от человека архаического, давно преодолел эти пережитки прошлого. Перед нами ещё один из важных симптомов кризиса уходящей эпохи. Мы уткнулись в стену. Эта стена должна быть проломлена. Тогда продолжение следует.

Человек: позднесовременного человека я назвал бы «человеком оглушённым» — оглушённым внутренним и внешним шумом. За минувший с начала пандемии год децибелы этого шума потихоньку поднимаются к верхним значениям. Я удерживаю себя от желания сказать: «зашкаливают». Наверное, до этого ещё не дошло. Как бы то ни было, невротизация — один из очевидных признаков нашего времени, «времени нервных». Россия здесь — один из мировых лидеров. Кликнул в поисковой строке, и вот: около 70% населения страны страдает невротическими расстройствами... И это данные 2016 года. А что сейчас? Острый дефицит тишины — ещё один диагноз, который я поставил бы нашему времени, позднесовременному человеку и настоящему историческому моменту. Реакция, кстати сказать, уже последовала: всё более востребованными становятся практики достижения внутреннего спокойствия. Более того, это формирующийся тренд общественной жизни. «Давайте будем делать тишину» — а?

В заключение этого обзора — о пандемии цифровизации и её связи с завершением эпохи Модерна. Если совсем коротко, обе пандемии связаны жёсткой корреляцией. Вирусная пандемия провоцирует цифровую революцию, переводящую нас на дистант, то бишь на удалёнку, а та, в свою очередь, вырывает нас из объятий прежней эпохи. В этом смысле цифровизация — один из маркеров смены больших исторических циклов. Вот только обернётся ли цифровизация действительно глубинными, антропологическими переменами, реально меняющими исторический и культурный ландшафт? Это, похоже, палка о двух концах. Посмотрим, какой из них будет ударным.