ПОЛЕТЫ С ГОРОДОМ ПОД СНЕГОМ И ДОЖДЕМ

В библиотеке им. Пушкина 20 апреля прошла презентация книги, которую литературовед Владимир Абашев назвал «лирическим послесловием к эпохе пермских семидесятых». Поэт Владимир Лаврентьев уточнил: прекрасных семидесятых. Его сборник «Постоянство места» издан через 15 лет после окончания «прекрасной эпохи» и выхода в свет первой книги автора.

Круг

Хотя на предмет окончания «семидесятых» можно и усомниться. Как заметил в одном из эссе об этом времени Михаил Айзенберг, оно «не отделяется в сознании, не изживается, точно как неопубликованная книга». Непрерывно длящаяся за бортом истории реальность мифа, втянувшая в себя уже, кажется, и саму историю. Но вот в том, что эпоха семидесятых для искусства Перми была действительно прекрасна, нет никаких сомнений. Достаточно назвать Виталия Кальпиди и Владислава Дрожащих, чьи голоса, сорвавшись с катушек знаменитой в те годы слайд-поэмы «В тени Кадриорга», сходу - прямо из зала кафе «Театральное»! - врубились в открытое пространство общекультурного контекста и впервые озвучили в нем «пермскую поэтическую ноту».

В дружеское сообщество поэтов и художников-метареалистов (Вячеслав Смирнов, Вячеслав Остапенко, Андрей Безукладников, Юрий Чернышев, Павел Печенкин и др.) входил и молодой Владимир Лаврентьев. Он замечательно интересно рассказал о своем круге в мемуарах для книги «Маргиналы»: про пермскую и свердловскую литературную тусовку, про кафе поэтов, которое в Перми пытались создать на манер парижской «Ротонды», про книгоманию и т. д. Да и в поэтические блоки Лаврентьева впаяны, вцементированы не отдельные предметы и подробности быта, а целиком несущая арматура своего времени, в том числе - книги и алкоголь в качестве символов свободы.

Нужно выдохнуть воздух, чтоб быть не расплющенным в давке.

Даже мелочь затихла в карманах - затопленных штольнях.

Остальное спустили на «балке», наткнувшись на Кафку,

что достался с лиловым клеймом сто семнадцатой школы.

При этом, будучи «одним из», Лаврентьеву всегда удавалось оставаться «вне», обособленно - вне круга, вне литературной жизни. То есть он, конечно, был как поэт известен и печатался в статусных изданиях (в частности, в обеих антологиях современной уральской поэзии), не отказывался участвовать в поэтических вечерах. Но оставался «вне» - не претендуя и не навязывая. И не только потому, что основной род занятий Лаврентьева с литературой никак не связан - по профессии он юрист. На протяжении всех этих лет поэт выдерживал предельно корректное отношение к литературе - личному делу частного человека. И «Постоянство места» издано в этом смысле безупречно - на личные средства автора.

В порядке бытоописательного отступления маленькая подробность. Всякий раз, проходя мимо квартиры Лаврентьева к своим друзьям, живущим по соседству, я цепляюсь взглядом за несчастный вопрос, торчащий из подсобного шкафа корешком книги известного советского поэта: «Зачем и кому нужна поэзия?»

Зачем и кому? Слава богу, поэзия Лаврентьева социального ангажемента избежала. Но она оказалась по полной программе маркирована «клановой» для пермской поэзии 1980-1990-х годов приметой - темой города в ракурсе соперничества и поиска себя в его историко-мифологическом ландшафте.

Город-книга

Город, по признанию Владимира Лаврентьева, - его единственная тема.

Первая его книга, вышедшая в 1990 году (в кассете с «Аутсайдерами-2» Виталия Кальпиди, «Прости, Леонардо!» Юрия Беликова и «Майя» Владимира Киршина), так и называлась - «Город». Сборник классных стихов и одновременно - анатомический атлас чудовищного существа, монстра, вздымающегося хребтом Компроса с торчащими в нем позвонками домов и башен, дисками площадей. Монстр, порожденный урбанистической культурой, Бодлером и французским символизмом, экспрессионистической живописью, чья кровеносная система усеяна капиллярами цитат и отсылок к модернистским источникам, и при этом - отмеченный узнаваемыми пермскими чертами.

Стало хрестоматийным из первой книги Лаврентьева: «Зима. Компрос. Сырые паруса...»

Компрос, кажется, изучен им во всех видах, в фасадах и дворовых изнанках. В планах Лаврентьева - цикл художественно-мемуарных портретов пермского проспекта - что-то вроде «Легенды и мифы Компроса». Некоторыми из них Лаврентьев, великолепный рассказчик, делился на одном из «юрятинских» семинаров - «От Компроса до Бродвея: территория силы и памяти». В каждой из лаврентьевских новелл про Компрос - завеса мистики, проглатывающая реальность и порождающая сонм призраков, подобных обитателям Невского.

О городе и новая книга - «Постоянство места». Все те же Компрос, и Оперный, и Набережная, и скверы, все то же текущее расплавленное марево асфальта, текущее и под снегом, и под дождем. Все та же по преимуществу насыщенная и вязкая, клейкая фактура стиха, оптика, «пристальное вглядывание в самое близкое», все то же «сильное чувство подземных глубин».

Воплощенный и законченный миф, замерший в бесконечной череде ритуальных перевоплощений. И композиция закольцована: Город под снегом, Город под солнцем, Город под луной, Город под дождем, Город в песках, Город под дождем, Город под снегом...

В этой завершенности, пожалуй, и заключается основное отличие новой книги сравнительно с предыдущей. «Закрылся выход в мир иной, / а прочее - неинтересно...» Но не только. За 15 лет город Лаврентьева постарел, местами порушился, и немощью своей, бессилием перед чужой агрессивной волей вызывает пронзительную жалость - стал сродни есенинским избенкам и деревням.

И трамвай, обойдя лабиринт, приползет посидеть у костра

догорающей в оперном парке трехцветной сирени.

А еще новая книга - в отличие от почти безлюдной предыдущей - густо заселена. Призраками прошлого, юности, гениями места - один из них, загадочный Готлиб, судьбой связан с легендами о пермских подземных богатствах... Заселена дождем и ночными тенями:

По бездонному колодцу

от окна и до луны

прыгают канатоходцы,

ангелы и колдуны.

По натянутому тросу,

как по вантам вверх ползут

комиссары и матросы.

Соскользнув, летят

к Компросу,

превращаясь там, внизу,

в мазут.

Мост

Те же, кто не соскользнул, цветными пузырями уплывают - с Компроса и по Камскому мосту, как по лестнице в небо. Самые веселые стихи в книге Лаврентьева - с полетами в дождь, над городом, да так, что города уже и не видно. И это прекрасно, потому что Пермь, оказывается, умеет не только втягивать и заморачивать своими хтоническими кошмарами, но и отпускать с миром, и желать счастливого Рождества, и - с незнакомой прежде легкостью - забывать о самой себе.