«Литература и жизнь — разные вещи»
Говорят, есть книги как вселенные. Своё устройство, своё население, свои характеры. И это не обязательно некие фантастические миры. Бывают и такие, где всё «как в жизни», как «у нас с вами». Сочинён ли подобный мир? Списан ли с натуры? Кем друг другу приходятся автор и его герои? На темы, что принято относить к «писательской кухне», мы беседовали с Диной Рубиной.
— Вы много и быстро пишете, Дина Ильинична. Куда быстрее, чем я, к примеру, читаю. В чём причина, в чём завод такой мощной «писательной» пружины?
— Дорогая, не пугайте меня: сколько же вы читаете? Например, трилогию «Русская канарейка» я писала пять лет. Вы хотите сказать, что не в состоянии осилить за пять лет три книжки? Если серьёзно: я пишу очень медленно. Примерно один-два абзаца в день. Иногда пишу даже три, но к вечеру вычёркиваю. Постепенно образуется страница. Если за год накапает сталагмит объёмом страниц в 200… вот вам уже и книга. Не могу сказать, чтобы эти темпы выглядели какой-то заводской турбиной. Но то, что я работаю всегда, без выходных и больничных, до мерцания мушек в глазах, — это правда.
— Мне кажется, всё, что вас окружает, рано или поздно появляется на страницах ваших книг. Как реагируют на это прототипы?
— Боже милосердный, вам надо быть государственным прокурором. Обычно то, что меня окружает, никогда не появляется на страницах моих книг. Это иллюзия. Вы всерьёз думаете, что мои герои — Захар Кордовин из «Белой голубки Кордовы», или Пётр Уксусов из «Синдрома Петрушки», или Анна Нестеренко из «Почерка Леонардо», или Леон Этингер… — это люди, которые меня окружают? Это всё вымышленные персонажи. Книги я сочиняю, у меня профессия такая: сочинитель. И даже когда для своих творческих нужд я изымаю две-три чёрточки из реальности или из реальной личности, то эти чёрточки или эти характеры преображаются настолько, так заостряются, такому подвергаются давлению гротеска или трагедийности, что говорить тут о прототипе просто некорректно. Прототипы вообще страшно уступают литературным героям. Ведь литературный герой — это квинтэссенция тех черт, которые необходимы автору для осуществления его замысла.
— Нет, я решительно не думаю, что ваши персонажи — это люди, которые вас окружают, и что ваши книги — это «фотографии» с натуры. Но я полагаю, что, прежде чем писать что-либо (или, возможно, по ходу продвижения романа), вы вполне серьёзно знакомитесь с объектом писания, допустим с бытом цирковых. И какие-то черты реальных людей этого круга входят в книгу как черты героев. Именно этих людей я слишком широко обозначила прототипами. Как реагируют они? Узнают какие-то свои черты в ваших произведениях?
— Не совсем так. Я, конечно, самым зверским образом пропахиваю материал нового для меня дела, новой профессии, новой сферы интересов. Для этого сейчас, слава богу, существует множество возможностей: интернет, специальная литература и — да, конечно, живые люди со своим бесценным опытом. Но этот самый опыт должен органически войти в уже замысленный сюжет; то есть биография или опыт реальных людей неизменно перерабатывается, опять же самым зверским образом. Обычно я предупреждаю об этом «фигурантов». Обычно они понимают, о чём речь. Но иногда бывают и осечки. Люди ведь разные. Человек сталкивается в книге с неким своим опытом… при совсем других героях, в другом месте и при иных обстоятельствах.
— По какому принципу вы «отбираете» для книг действительность и людей? (Если я верно вижу, некоторые люди разошлись по нескольким романам, нескольким персонажам.)
— Понятия не имею, каких людей вы имеете в виду. Повторяю, действительность, как правило, настолько мельче и бледнее литературы, и автору приходится так много потрудиться, чтобы из какого-то случая или человека сделать сюжет или характер, что это всё равно что рассуждать об «Анне Карениной», держа в уме тот факт, что Толстой задумал роман, увидев где-то на балу дочь Пушкина, у которой сзади на шее точно так же курчавились волоски. Ну, увидел, ну, курчавились… Вы себе представляете, какой путь должен был проделать писатель, чтобы создать всемирно известную Анну Каренину, которая в тысячу раз живее и значимей реальной дочери Пушкина, о которой сейчас вообще никто ничего не знает.
— Кем вы приходитесь вашим произведениям? Демиургом? Доводчиком Божьей воли? Летописцем?
— Своим произведениям я являюсь автором. То есть создателем. В истории литературы это не такая уж редкая фигура. Что касается Божьей воли, полагаю, она занимается иными вещами.
— И кем герои ваших произведений приходятся вам? Соседями? Воспитателями? Воспитанниками? Или, что в этом, что в предыдущем вопросе, ваши взаимоотношения с книгой и её насельниками нельзя впихнуть в какие-то жёсткие рамки?
— Ну, пока работаю, пока роман или повесть пишутся, мои герои из тени замысла, из мелькания жестов, мыслей, фактов биографий… постепенно становятся живыми людьми, страшно мне интересными, уж куда более интересными, чем соседи и даже друзья. И даже порою родственники. Но продолжается это недолго. Роман завершается, и герои уплывают под этой обложкой к своим читателям, а я погружаюсь в следующий мир следующей книги, в строительство иного сюжета, иного общества… Через некоторое время забываю прошлую книгу настолько, что не помню имена героев. Это условие расчистки пространства для работы.
— Почему некоторые герои умирают, а некоторые остаются в живых? Да, странный вопрос. Но, на мой взгляд, шансов выжить и остаться в уме у Лизы («Синдром Петрушки»), в общем, было не намного больше, чем у Кордовина («Белая голубка Кордовы»).
— Судьба героя зависит от логики сюжета и логики его характера и жизненного пути. Герой должен быть аутентичен всему авторскому замыслу. Вообще, рассуждать о судьбе или характере героя вне рамок романа просто невозможно. У Кордовина жизнь складывается так, у Петра Уксусова — этак. Всё это вопросы не для беглого интервью, а для литературоведческого исследования. Лиза из «Синдрома Петрушки» — да, фигура трагическая; но и Пётр — фигура трагическая, только иначе. И в общем замысле романа их характеры преображаются и проделывают свой путь.
— Очень хороший язык. Очень! Спасибо. Живой, «как в жизни», фактически слепок реальности, реальность же моделирующий дальше. Вы в состоянии запомнить всё живое говорение вокруг вас? Или вы всюду ходите с записной книжкой?
— «Живой язык, слепок реальности» — это ещё одна иллюзия. К тому же вы имеете в виду, наверное, речь героев. Так, как мои герои, живые люди не говорят. Прислушайтесь к живой речи вокруг вас: слова-паразиты, мат-перемат, косноязычие, невнятица мыслей и тоска. Редко кто в реальности умеет излагать свои мысли. И тем более ни один писатель не захочет, чтобы его книги величали «слепками реальности». Литература и жизнь — разные вещи. Язык произведения всегда — инструмент, тщательно создаваемый, тщательно обдумываемый писателем. Да, если вдруг я слышу какое-то яркое необычное высказывание или слово, я его беру на заметку. Если не слышу — придумываю. Например, в моём романе «Наполеонов обоз» есть такой герой «из народа» — Изюм. Я долго и трудно конструировала его язык. И сейчас горжусь, как ловко и точно он разговаривает: такой вот волапюк, смесь идиотских речей «из ящика», лично им придуманные слова… и ещё несколько ингредиентов.
— Соглашусь, редко кто в реальности умеет излагать свои мысли. А что нужно, чтобы люди говорили лучше, хотели говорить лучше? Да, довольно неожиданный скачок в сторону, но вдруг да у вас есть хоть маленький рецепт на этот сложный случай.
— Ораторские способности — это, конечно, врождённый дар. Но… их можно изрядно развить. В царских гимназиях существовал такой предмет — риторика. Людей учили говорить. Ещё в те времена, когда мы учились в школе, нас заставляли устно пересказывать содержание книги. Сейчас и этого нет. Ну, а интернет с его значками, эсэмэсками, вотсапом и прочим — это прямая дорога к пещерному общению при помощи наскальных знаков.
— Сколько понадобилось времени на объяснение издателям, редакторам, что это должно звучать именно так? Или с ходу повезло, и все согласились с языком ваших книг сразу?
— Я не совсем понимаю: вы имеете в виду, что мои герои часто употребляют крепкие народные выражения? Или что? Описание венецианских каналов в «Высокой воде венецианцев» и описание барочной оратории несуществующего композитора XVIII века из «Русской канарейки», или описание апортовых садов там же — это всё разные приёмы и разные уровни языка. И никому из редакторов и издателей ничего не надо объяснять, как и читателям. Либо ты увлечён текстом и полностью веришь сюжету, персонажам, их судьбам… Либо ты не веришь ничему и никому. И тогда уже ничего ни у кого тоже спрашивать не стоит.
— Да, я имею в виду именно «использование ненормативной лексики», казённо выражаясь. Ни у кого не возникало желания аккуратно поправить речь ваших персонажей?
— По поводу ненормативной лексики сейчас всё ясно: на все мои книги ставится такой значок — «18+», и по кругу пишут: «содержит нецензурную брань», то есть склоняют автора к брани цензурной. Что говорит о полном непонимании природы и методики использования слов ненормативного слоя лексики. Да, и ещё запечатывают книги в целлофан. Не представляю, чтобы книги Генри Миллера кто-то запечатывал.
— В «Последнем кабане из лесов Понтеведра» есть такой эпизод: «Ничего, — примирительно сказал он. — Видите, а людям понравилось». — «Но ведь им и Дебюсси нравится?» «И Дебюсси, — кивнул он, — и Дебюсси нравится. В этом-то и штука... Перед этим-то, милая, всегда художники руки опускали — перед всеядностью толпы». Всеядность толпы — это правится? Или действительно можно только руки опустить и констатировать данность?
— В этом отрывке говорится о восприятии искусства толпой. Слегка отвлечённый диалог, несколько «общо». На самом деле «толпы» в этом вопросе не существует. Аудитория в зале филармонии и люди на молодёжной дискотеке — это разные люди, разные интересы, разные биографии. Другое дело, что художник всегда противопоставлен нехудожнику. И это всегда драма, художник всегда одинок, это правда. При этом жизнь и искусство вообще не правятся, к чему их править, они существуют в разных плоскостях и прекрасны сами по себе.
— И если это не правится, то зачем каждый раз так мучительно рожать тексты? Потому что, кажется, в вашем случае это всегда роды, когда полегче, когда уж совсем туго, но всякий раз, не знаю почему, ощутим процесс.
— Нет, вы уж определитесь, пожалуйста: я «пишу быстрее, чем вы читаете», или как-то там особо трудно рожаю свои тексты? У вас чрезвычайно образная манера выражать впечатление от книг. Что касается «зачем мучительно рожать…» — это вопрос риторический. Писатель пишет, потому что не писать не может. Это форма его существования. Действительно, у каждой книги своя судьба: одна как-то легко идёт и будто сама тащит тебя в колее сюжета; другая создаётся куда труднее, но писатель в любом случае ничего другого делать не может. Хорошо, когда книги издаются после того, как написаны; но автор может и в стол писать, и многие так и работали годами… Писатель — существо автономное, он не очень коррелирует с толпой. Жизнь книги начинается уже после того, как прожита жизнь её героев автором.
— Как ваши книги влияют на читателя? И ставите ли вы себе целью «влиять»?
— Понятия не имею, как влияют. Я, конечно, получаю письма от читателей, и много писем, но все они разные, на каждого какая-то книга производит своё впечатление. А влиять литература не должна (воспитывать, взывать… и прочая пурга). У книги другие функции.
Литература, особенно хорошая литература — это до известной степени вещь в себе. Так что цель писателя — просто написать книгу. А как уж там, на что или на кого она будет влиять (причём неизвестно, когда это влияние проявится — возможно, и через сто лет, как музыка Баха), и будет ли влиять вообще…
— А как ваши книги влияют на вас?
— Вот это другое дело, это — правильный вопрос. Единственный человек, на кого таки влияют книги, сам процесс их написания, мысли о них — весь комплекс работы, проживаемое в этой работе время — это автор книги, который заканчивает её всегда иным человеком, не тем, каким её начал. Писатель преображается под напором создаваемого им материала. И это всегда тайна. Всегда волшебно, всегда сопровождается таинственными совпадениями. В моей авторской биографии таких совпадений — тьма.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.