Юлия Баталина

редактор отдела культуры ИД «Компаньон»

---

Ален Платель: Люди не могут жить без ритуалов

Прославленный бельгийский хореограф рассказывает о мультикультурности, импровизации и о людях с особенностями

26 июня 2018 г.

Поделиться

Твитнуть

Если пытаться выделить самое яркое впечатление от прошедшего Дягилевского фестиваля, многие назовут спектакль Nicht Schlafen бельгийского хореографа Алена Плателя и его компании Les Ballets C de la B. Радикальный и бескомпромиссный по эстетике танцевальный перформанс вызвал полярные отклики — от восторга до недо­умения и даже возмущения. Возможно, беседа с автором кое-что прояснит.

— Расскажите о своём спектакле «Не спать!»…

— Скорее, «Не засыпать»!

— Это призыв к зрителю?

— Возможно. Мы стараемся сделать всё, чтобы зрителю было не до сна! Если говорить вкратце, то Nicht Schlafen — это девять человек на сцене, восемь мужчин и женщина, которые собираются вокруг некоего произведения: тела лошадей сложены одно на другое. Мы понимаем, что это ритуал. Между людьми происходят различные столкновения и другие коллизии. И ещё, конечно, музыка Малера…

— Вы упомянули ритуал… В древности танец, музыка, пение — всё это были части синкретического единства — ритуала. Позже они разошлись, появились отдельные виды искусства. А в наше время, в том числе и в ваших работах, различные искусства соединяются снова, создавая новую синкретичность… Что это? Возрождение ритуала?

— Это правда: многие люди ищут новые ритуалы. Может быть, они тоскуют по чему-то привычному, по тому, что было в прошлом, но исчезло? Например, в дни моей юности религия, особенно католицизм, была очень важна для бельгийцев, а сейчас она исчезает, полностью! Но в то же время очевидно, что людям нужна религия, причём некоторым людям — её особо жёсткие разновидности. Люди не могут жить без ритуалов и ищут их где-то, не обязательно в церкви. Может быть, театр — подходящее место?

У меня есть спектакль Requiem pour L. на музыку «Реквиема» Моцарта, в котором зримо присутствует образ смерти. Мы на сцене постарались создать новую форму ритуала, связанного с умиранием и со смертью вообще. Во время создания этого перформанса я увидел, что очень многим людям это необходимо. Во всяком случае в Бельгии. Когда вы говорите, что мои перформансы — новая разновидность ритуала, я воспринимаю это как большой комплимент!

— В ваших спектаклях всегда со­существуют разные виды искусств: в С(h)oeurs, показанном на Дягилевском фестивале 2014 года, пение и танец были равноправны, сейчас важнейшей составляющей Nicht Schlafen является произведение художницы Берлинде де Брёйкере. Что это? Новый вид театра? Чем он лучше, чем просто танец?

— У меня нет ни образования, ни какого-либо другого бэкграунда, связанного с танцами и хореографией. Может быть, поэтому я не скован нормами и традициями и чувствую себя совершенно свободным в этом плане. Я не придумываю: «А неплохо бы совместить танец с хоровым пением!», я просто создаю спектакль, в котором танец — лишь часть целого и наряду с ним работают и другие изобразительные средства. Многое рождается спонтанно. Когда мы приступаем к работе, у нас вообще нет сценария. Первый месяц мы просто импровизируем все вместе. У нас есть музыка, есть тема, а всё, что после этого, — чистая импровизация.

Музыка и люди, с которыми я хочу работать, — вот всё, что я знаю в начале. В Nicht Schlafen отправной точкой была музыка Малера и творчество Берлинде: она знала, что создаст сценографию для спектакля, но не знала какую — идея с мёртвыми лошадьми пришла позже.

Танцовщики приносят в постановку всё, что могут: свои умения, свой личный опыт, свои идеи. Это может быть всё что угодно: фильмы, современное искусство, музыка. Что угодно! В Nicht Schlafen огромную роль сыграло пение двух конголезских исполнителей, которым я предложил принять участие в нашей постановке, и мы получили очень интересное противостояние народной африканской музыки и музыки Малера.

У нас нет цензуры. На начальной стадии постановки я не говорю: «Это не подойдёт» или «Это мы не можем использовать». Возможно всё! Моя роль — свести всё это вместе. Это бывает непросто, но сочетание визуальных и исполнительских искусств делает меня свободнее и богаче.

— Думаю, можно то же самое сказать о географических границах: у вас полная мультикультурность. Почему вас привлекают африканские и южноамериканские ритмы, вся эта экзотика?

— Это можно назвать в некотором смысле даже политическим заявлением, потому что я на самом деле, абсолютно честно, верю, что будущее человечества заключается в смешении всех его элементов. Конечно, сейчас мы переживаем довольно жёсткий период, когда сильны националистические тенденции, идеи о возвращении к своим корням, даже об изоляции внутри своей национальности, своей культуры. Это меня пугает. Люди стремятся найти самоидентификацию: «Кто я?», «К какому сообществу я принадлежу?», но надо признать, что от глобальных тенденций не уйти: мир становится меньше и меньше, благодаря интернету я общаюсь с друзьями в Индии, Южной Америке, Австралии, России… Я не верю, что нам удастся закрыться внутри наших стран и национальностей — наивно и утопично так думать. Я верю в то, что мир един и становится всё более однородным.

В своей повседневной работе в студии я сталкиваюсь и сотрудничаю с людьми, приехавшими отовсюду. Каждый день я вынужден говорить на трёх или четырёх языках. Мне кажется нелепым, что некоторые мои соотечественники требуют, чтобы с ними все разговаривали только по-фламандски. Это очень трудный для изучения язык, между прочим! Это абсурд. Мне кажется, надо поощрять изучение иностранных языков, стремление свободно пользоваться разными языками, и моё убеждение продиктовано самой реальностью: гораздо продуктивнее получается работа, когда легко находишь общий язык.

Мне очень нравится работать с исполнителями, например, из Африки. Так много нового можно от них узнать! В процессе такого общения неизбежно понимаешь: то место, где ты родился и живёшь, вовсе не обязательно является лучшим в мире.

— У вас в жизни был период работы с людьми с особенностями здоровья. Полезен ли этот уникальный опыт в вашей нынешней работе?

— Когда я работал с детьми с проблемами, я узнал и понял очень многое и на многих уровнях. Я научился по-настоящему ценить тот факт, что я более-менее здоров, научился видеть красоту в тех местах и тех людях, от которых ты этого не ожидаешь. Поначалу, когда знакомишься с человеком в инвалидной коляске, невольно думаешь: «Зачем он живёт? Ради чего?», а потом неожиданно открываешь красоту и поэзию в его образе жизни. Открываешь, что могут быть разные образы жизни и разные способы коммуникации. Может быть, поэтому танцы и вообще язык тела стали так важны для меня.

Мне было очень интересно изучать, как они двигаются, как ведут себя, как мыслят. Я долго не пытался применить свой прежний опыт в работе с танцовщиками, но сейчас я понимаю, что он продолжает меня вдохновлять. Мы ни в коем случае не имитируем движения людей с особенностями, но благодаря им мы понимаем, как развивать свой собственный телесный язык. И я не уверен, что смогу им достойно отплатить за этот бесценный опыт.

— Ваш спектакль C(h)oeurs показывает ваш интерес к «маленьким» людям, которые не упоминаются в театральных программках: певцам хора, танцовщикам кордебалета… Почему к ним, а не к звёздам и премьерам?

— Я уверен, что танцовщики, с которыми я работаю, — настоящие премьеры, они очень хороши и совершенно уникаль­ны. Но вы правы в том, что 

в своих спектаклях я говорю о том, что у богатых и знаменитых людей — те же проблемы, что у маленьких и незаметных: будь ты Дональд Трамп или уличный нищий, ты всё равно движешься к смерти. Все идут в одном направлении. Как смириться с этой трудной штуковиной под названием «жизнь»? Как сделать её осмысленной и интересной?

И если вы видите на сцене каких-то персонажей, которых не ожидали увидеть, то это потому, что эти люди переживают ту же экзистенциальную проблему, что и вы.

— Ваша маленькая страна в центре Европы стала почему-то мировым лидером в области современной хореографии. С чем это связано, как вы думаете?

— Это началось в середине 1980-х — начале 1990-х. В Бельгии нет нацио­нальной истории балета. У нас нет больших балетных трупп, нет классических постановок, нет национальной классической школы хореографии, как, например, в России. Так что у нас нет отца, которого надо убить, чтобы стать царём! Люди, которые начали работать в области contemporary dance в Бельгии, приходили в эту сферу из разных профессий: среди них есть психологи, дизайнеры, художники. Но у них всех страсть к этой работе. Я помню, как много было перформеров в Бельгии в середине 1980-х. Все хотели что-то делать в этой сфере, хотя мало у кого был опыт постановщика, художника-сценографа или танцовщика.

Сейчас эта ситуация меняется: искусство в Европе становится всё более интернациональным, люди работают не только в своей стране, но везде. Мне очень интересно, что произойдёт в нашей сфере в ближайшие годы.

— Вы не впервые в Перми. Что-нибудь изменилось с 2014 года?

— О! У вас появился новый аэропорт! Это был шок!

— Вы видели там фортепиано?

— Там был целый концерт с фортепиано и флейтой. Я даже поснимал немного!

Говорю совершенно честно: я очень рад, что вернулся в Пермь. Я видел тогда и вижу сейчас огромный голод ваших зрителей, огромную тягу к качественным современным спектаклям. На нынешнем Дягилевском фестивале идёт спектакль Робера Лепажа «Иглы и опиум», он очень непростой сам по себе, а вашим зрителям приходится ещё и титры читать. Но люди смотрят его с огромным вниманием и принимают спектакль с истинным чувством. Я помню, что точно так же было на C(h)oeurs.

Вообще, в пермяках чувствуется поначалу какая-то подозрительность, может быть, оттого, что немногие говорят на иностранных языках. Но когда находишь общий язык, люди оказываются очень щедрыми и тёплыми.