Вадим Басс: Здание всегда говорит о нас, оно всегда — свидетельство

— Вадим, поделитесь, пожалуйста, своими впечатлениями от посещения Перми. У этого города есть свой стиль?

— Разговор о стиле города, скажем так, «многослойный», и за ним стоит длительная традиция. Так, уже 100 лет назад, в 1911 году, архитектор Владислав Карпович на IV съезде русских зодчих сделал доклад под характерным названием «О сохранении художественного облика городов». И идея его сводилась к тому, что каждый город имеет — цитата — «свой стиль, который должен быть проводим… как для частных, так и для общественных зданий». То есть развивать город следует исходя из исторической традиции, жёстко регламентируя стиль застройки. Впрочем, коллеги Карповича тогда эту идею раскритиковали.

К 2018 году у большинства российских городов имеется некая кумулятивная, накопленная история и градостроительная основа. Очевидно, что в Перми есть ядро исторической застройки от основания в XVIII веке Егошихинского медеплавильного завода и посёлка при нём, есть много интересных зданий XIX — начала XX столетия, при этом стороннему наблюдателю сразу бросается в глаза обилие советской архитектуры разного качества. Опять-таки, на мой поверхностный, дилетантский взгляд, центр выглядит весьма «советским», при этом среди построенного там в 1960—1980-е есть очень достойные вещи — от Дома Советов до драматического театра.

— Урбанистической фишкой Перми является эспланада, но периодически у некоторых лиц возникает соблазн застроить это пространство. Стоит ли это делать, по вашему мнению?

— Раздавать советы, впервые приехав в Пермь, было бы с моей стороны чистым жульничеством. Могу лишь сказать, что есть старый инженерский принцип «работает — не трогай». Если следовать ему, то пространство эспланады можно осваивать при помощи разных урбанистических, дизайнерских ухищрений, что, кажется, уже довольно успешно делается. Вообще, привнести человеческий масштаб и какую-то человеческую жизнь в этот гигантский простор — задача безумно сложная, настоящий вызов, challenge для дизайнера. Скажем, Фестивальный дом — это временное сооружение, но заходишь в него и понимаешь, что его создавал современный человек с глазами и внятной идеей. И сразу там появляется какая-то жизнь, молодые люди, семьи с детьми. А посадить на эспланаду несколько зданий было бы, на мой взгляд, абсолютно неверным решением, это её сразу убьёт. В Перми есть где развернуться, едва ли всем новым постройкам нужно «толпиться» в центре. Подлетая на самолёте, думаешь, когда же уже приземлимся: вроде город давно начался, но всё летишь, летишь и летишь. Такая протяжённость — вообще в традиции нашего градостроительства, и это создаёт кучу неудобств для обитателей, которые вынуждены изрядную часть жизни проводить в дороге — неважно, в общественном транспорте или за рулём в пробке.

Принципиальный вопрос — плотность застройки и этажность. Здесь борются два начала: с одной стороны, постоянно идёт разговор о необходимости ограничения высоты зданий, с другой — брежневская двенадцатиэтажка меня (и, кстати, многих коллег) «угнетает» гораздо больше, чем хорошо спроектированный и построенный небоскрёб на Манхэттене. А преимущества компактности понимает всякий, кому нужно 40 минут ехать из района в район.

Но это, увы, уже вопрос не только и не столько архитектурных решений, сколько градостроительной и социальной политики. Скажем, в Петербурге вокруг кольцевой дороги за последнее десятилетие было построено и строится сейчас огромное количество жилых комплексов разного уровня и качества без особого внимания к транспортной и социальной инфраструктуре. В результате все теперь стоят в пробках на выезд и на въезд, а школ, детских садов и поликлиник не хватает. То есть эти «муравейники» как-то решают жилищную проблему, но одновременно порождают несколько других.

— Какое впечатление произвёл на вас пермский аэропорт?

— Мне он показался нормальным современным аэропортом, где удачно сочетаются технология и дизайн. Наверное, специалист по транспортной архитектуре или человек, часто летающий через один терминал, всегда найдёт какие-то недостатки по функциональной части, но как пассажир я ничего не заметил. Это, кстати, тоже характерно для последних лет, когда в стране стало появляться некоторое количество просто качественной архитектуры. Всякий может вспомнить свежие постройки, которые если и не представляют собой какие-то особые шедевры, как минимум не отдают позднесоветским нафталином. Из последних положительных впечатлений — открытый несколько лет назад новый терминал в Казани. Впрочем, примеров обратного свойства, думается, больше: скажем, редизайн гостиницы «Урал», где я останавливался в Перми, демонстрирует очень специальные представления заказчика о прекрасном — на уровне тех сувениров, которые продаются в киосках для туристов. Вопрос ведь не только в дарованиях и образовании архитектора, но и в его способности убеждать. Хотя сегодня есть и другой тип клиента — не просто постсоветский бизнесмен с комсомольским прошлым, но человек «насмотренный», поездивший по миру и образованный, знающий, чего хочет.

— А вообще уместно говорить об образцах красоты и уродства применительно к архитектуре? Или всё это дело вкуса?

— Здесь тоже существуют полюса, крайние позиции. Одни вам скажут, что есть «вечные и незыблемые законы прекрасного». Другие — что вкус — это конвенция, что он изменчив, а наша оценка вещей связана в том числе с представлением о современности. Можно не быть большим экспертом в архитектуре, но по мере увеличения насмотренности зритель чётко считывает, попадает или нет постройка в его образ современности, в то, как выглядит мир сегодня, в 2018 году. Это примерно как с автомобилями: вы же всегда понимаете, современная вещь перед вами или она устарела уже в чертежах. Причём это не вопрос стиля, использования того или иного языка, архитектурных форм, материалов. Можно быть актуальным с классическими колоннами, а можно строить «секонд-хенд» в стекле. Здание всегда говорит о нас, оно всегда — свидетельство. Хотите ли вы, чтобы от вашего времени в качестве визуального свидетельства сохранились именно такие образы? И говорили потом нашим детям о нас, какими мы были в 2018-м.

Особенно странно, порой нелепо выглядят попытки архитекторов «украшать» постройки — обычно на радость отделу маркетинга, чтобы у дома была какая-то продаваемая особенность, чтобы можно было дать ему имя и т. д. То есть берётся нормальное, более-менее современное здание (которые уже научились делать на некотором уровне функциональности и дизайна), а потом появляются всякие «нахлобучки», детали (обычно вполне бессмысленные и грубые, поскольку зодчие все играют в постмодернизм полувековой давности), в общем, архитектор в меру дарований «делает заказчику красиво». Примеров такого подхода море, навскидку из того, что бросается в глаза, — высотка на углу улиц Екатерининской и Газеты «Звезда» с этакой «шляпой» о четырёх углах.

— Но ведь в конечном итоге вас зацепили именно «безумные», с вашей точки зрения, проекты.

— Тут важно самих себя не перехитрить. Иногда кажется, что архитектор придумал что-то странное, смешное, нелепое в качестве жеста, что это какое-то сложное высказывание, и нам теперь надо сесть и попытаться его понять. А в реальности там просто руки кривые или воображение на уровне третьего курса. Или у клиента запросы такие. Не надо переусложнять самих себя и думать, будто мы настолько тонко устроены, что непременно включены в некую сложную игру. В этом смысле что модернизм, что классика оказываются «надёжнее» для зрителя, поскольку там есть более очевидные критерии суждения, основанные прежде всего на формальном качестве. Не случайно, кстати, пермский Дом Советов попадает в книжки по архитектурной истории XX века — и не просто как «памятник эпохи». Он как раз создан с использованием общего, универсального языка, которым авторы этой архитектуры отлично владели и который позволял делать вещи вполне мирового класса.

— Возможно, замысловатые формы появляются потому, что каждый художник хочет сказать своё слово.

— Со словами странная штука получается. Мы, конечно, очень читающая страна, но при этом если вы едете в автобусе, то видите, что 80% чтива — это какие-нибудь журналы под названием «Тёщин язык» или «Приколы и анекдоты». Слова в них те же самые, что и в нормальных книжках, но какой с них толк? Только шум. Вопрос в том, как от этого шлака избавиться. Думается, ожидать каких-то радикальных ответов в смысле улучшения качества среды от архитекторов не стоит, скорее, ситуацию может несколько исправить, «подтянуть» качественный дизайн.

— У вас есть любимые города, которые вы можете привести в качестве примера безупречного архитектурного стиля и грамотной городской застройки?

— Это всё-таки разные истории. Я не урбанист, и вещи мне нравятся не потому, что они хорошо спроектированы с градостроительной точки зрения. Мой любимый город — Венеция (что может звучать несколько пафосно, но для петербуржца довольно естественно). Как вы понимаете, это не про «правильное» градостроительное развитие. Хотя недавно коллега из Архитектурного университета Венеции сводил меня в очень интересный кусочек города, незнакомый мне ранее. Это район социального жилья на Джудекке, который создавался с 1980-х годов на территории бывшей промышленной зоны исходя из той идеи, что население не может состоять сплошь из миллионеров. И там всё сделано на очень высоком уровне, с привлечением классных архитекторов. Так что социальное жильё — это вовсе не обязательно «сараи» и «муравейники».

— Сейчас очень популярна тема организации общественных пространств. Вы знаете примеры артикуляции интересов городского сообщества и их удачного воплощения в жизнь?

— Этот вопрос надо адресовать социологам и урбанистам, которые целенаправленно занимаются этой темой. Отмечу лишь, что общественные пространства — штука хорошая, но не когда у вас в октябре минус 27 ночью. При наших климатических условиях их, наверное, надо делать крытыми. Мои коллеги-антропологи из Европейского университета в Санкт-Петербурге участвовали в исследовании, посвящённом использованию и восприятию пространства жителями северных городов. И они показывают, что такую общественную функцию успешно выполняют шопинг-моллы. С одной стороны, это защищённое публичное пространство, с другой — на уровне архитектуры, дизайна и наполнения среды — это отработанная технология, обеспечивающая стандарт качества. Вообще консюмеризм — не такая уж дурная вещь, это вполне гуманистическая, мирная история: пока вы пьёте кофе, вы не воюете.

Вадим Басс, историк архитектуры, доцент факультета истории искусств Европейского университета в Санкт-Петербурге, кандидат искусствоведения (2006, Государственный Русский музей). Автор монографии «Петербургская неоклассическая архитектура 1900—1910-х годов в зеркале конкурсов: слово и форма» (СПб., 2010), архитектурно-исторических и критических статей в журналах «Эрмитаж» (Hermitage Magazine), «Теория моды», «Новое литературное обозрение», Autoportret (Kraków), «Проект Балтия» и др., статей в каталогах выставок Russia Palladiana. Palladio in Russia dal Barocco al Modernismo (Venice, 2014), «Палладио в России: От барокко до модернизма» (М., 2015), «Мир — театр: Архитектура и сценография в России» (М., 2017). Приглашённый профессор Venice International University (осень 2013 г.), автор программы об архитектуре «Четыре стены и крыша» (радио «Нева ФМ», 2012—2013 гг.), курса видеолекций «Архитектура как средство коммуникации» («Арзамас»).