Кто ответит за Козлова? Автор «Бутырка-блога» вышел на свободу.
Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РФ 20 сентября отменила приговор в отношении предпринимателя Алексея Козлова.
Бизнесмен был осуждён на восемь лет заключения по ч. 4 ст. 159 Уголовного кодекса РФ (мошенничество в особо крупном размере), затем срок сократили до пяти. А 21 сентября его выпустили из колонии-поселения, расположенной неподалёку от Губахи. Козлов вышел на свободу с котёнком, которого назвал Чуйка.
Алексея встречала его жена, известный российский журналист Ольга Романова, чью роль в своём освобождении предприниматель называет ключевой. По дороге домой супруги, прежде всего, «скромно, бутылкой шампанского» отметили освобождение в придорожном кафе села Усьва Гремячинского района. Затем решили остаться на несколько дней в Перми — осмотреть достопримечательности. Есть у них и ещё одна цель: посетить Пермский краевой суд. Здесь слушается дело, которое, по словам Ольги Романовой, очень похоже на «дело Козлова».
«Я не верил, что этот абсурд реален и происходит со мной»
— Алексей, разъясните несведущим, чем отличается содержание в колонии-поселении от пребывания в «зоне»?
— Колония-поселение — куда более «мягкое» учреждение. Прежде всего, здесь разрешены все виды продуктов, есть плитка, то есть можно готовить горячее. Это очень важно. Также важно, что больше свободного времени. Я перечитал множество книг, читал всю местную прессу. Вашу газету, к слову, прекрасно знаю. Ну и больше свободы передвижения по территории, конечно.
— А связь? Сотовый телефон?
— Нет. Это категорически запрещено. Считается, что с помощью мобильного телефона легко подготовить побег: договориться о встрече, вызвать машину и пр.
— Бегают из колонии?
— Бегают. В основном за водкой. Но если в течение 72 часов человек объявился сам — отделается изолятором, другими формами взысканий. Причём администрация обычно в таких случаях пишет про другие нарушения режима, чтобы статистику не портить.
— К вам администрация как относилась? Тот факт, что вы — «резонансный» осуждённый, как-то повлиял на эти отношения?
— Администрация колонии, конечно, прекрасно знала, кто я такой. Но на первой же встрече мне объяснили, что ко мне не будет какого-то «особого» отношения. Ни поблажек, ни, наоборот, прессинга. Всё — в рамках закона и прописанных процедур. И слово сдержали, у меня нет претензий.
— Но ведь после решения Верховного суда РФ об отмене приговора вас не выпускали, продолжали удерживать в колонии?
— Здесь тоже, скорее, претензия не к руководству колонии. Они — исполнители, действуют строго по инструкции. Беда в том, что нет такой инструкции, как выпускать человека, приговор которому отменили. Это система наша так «заточена». Как сажать, как содержать — это прописано досконально, а вот как выпускать — нет. Непривычное это дело для системы — выпускать.
Вот из тамбовской зоны, где я находился до этого, в Пермь перевели без проблем. Они были рады избавиться от меня и постоянного внимания адвокатов, журналистов.
— Особенно, наверное, от одной из них — Ольги Романовой, вашей жены. Вы согласны, что её активность сыграла важную роль в вашем освобождении?
— Я бы сказал, ключевую роль.
— Алексей, вы человек не с одним высшим образованием, в том числе учились в Америке. Бизнесмен, внук легендарного разведчика Эйтингона. В Бутырке, а затем в колониях вам приходилось общаться с людьми явно не вашего круга и иного социального положения. Как вы находили с ними общий язык?
— В московском следственном изоляторе как раз было много людей образованных, предпринимателей. Вы, наверное, понимаете, какое количество людей у нас осуждено примерно по той же схеме, что и я. Поэтому у нас всегда находились общие темы для беседы.
Налаживание общего языка с остальными стало для меня колоссальным опытом: коммуникативным, поведенческим, психологическим. Главный фактор, влияющий на отношения, — это ограниченность пространства. Все на виду. Ты не можешь сказать и не сделать. Дать слово и не выполнить. Понять это нетрудно, поэтому у меня не было каких-то особенных проблем.
— Про ваше дело многое сказано и написано, «нагуглить» его подробности не составляет труда. Но осталось не очень понятным, в чём была суть вашего бизнеса с сенатором Владимиром Слуцкером и причины конфликта?
— В 1990-х годах я работал в группе Кахи Бендукизде, в том числе участвовал в покупке акций «Уралмаша». Занимался инвестициями в ценные бумаги. После кризиса 1998 года, когда был зафиксирован убыток в несколько миллионов долларов по средствам, вложенным в ГКО, Каха принял решение заниматься только прямыми инвестициями. И хотя он помогал с трудоустройством высвобождающимся сотрудникам, я начал подумывать о создании собственного бизнеса.
Проблема заключалась в том, что у меня был опыт, соответствующее образование, но не было достаточного количества собственных средств. И вот один уважаемый человек, друг семьи, познакомил меня со Слуцкером. У того были деньги и связи, но он не мог сам вести бизнес. Вроде всё складывалось как надо.
Это был девелоперский бизнес. В частности, площадка, из-за которой мы разошлись — это территория завода искусственных кож в Москве.
— Завод был к тому времени «мёртвый»?
— Абсолютно, 90% площадей сдавались в аренду, но прибыль была копеечной, потому что всё уходило в коммуналку, налог на землю, содержание охраны и т. д. Мы разработали архитектурный проект, вывели землю из промышленного назначения. Затраты составили порядка $4,5 млн, включая взятки — в лужковской Москве это был обязательный элемент. Но уже на этой стадии продажа проекта приносила порядка 100% прибыли. Если на стадии завершения, то прибыль составила бы около 40%, но там и порядок цифр кратно вырос бы.
И вот, когда запахло этими деньгами, мой партнёр решил меня выкинуть из бизнеса.
— Как это выглядело?
— Поводом стала публикация Ольги. Она написала заметку «Про глупость и жадность», в которой крепко досталось [владельцу «Северстали»] Алексею Мордашову. После этого мне позвонил замдиректора «Северстали» Алексей Егоров и пообещал «закатать в асфальт». Вскоре и Слуцкер заявил мне, что раз моя жена плохо пишет о его друзьях, то у меня есть выбор: либо я развожусь с женой, либо мне придётся выйти из бизнеса.
— Но ведь такой ультиматум подразумевает однозначный ответ: нет. Вам не кажется, что это был лишь предлог?
— Совершенно верно. Я так и понял, что это был предлог. Я позвонил тому человеку, который нас свёл со Слуцкером. После этого звонка Слуцкер снова на меня вышел. Был он с адвокатом, сказал, что тот подготовит все документы, чтобы мы разошлись мирно, каждый получит свою долю. Но больше я его не видел, на звонки он не отвечал.
Наша фирма была, по сути, управляющей компанией. Я был её миноритарным акционером и директором. У нас имелся опцион на покупку акций завода, держателем акций была кипрская компания. Пока шёл конфликт, срок опциона истёк, мой партнёр на связь не выходил, и я принял решение купить более 30% акций на собственные средства. Это, конечно, взбесило Слуцкера. И вскоре меня начали вызывать следователи.
— Вы изучали репутацию Владимира Слуцкера? Советовались с кем-то, прежде чем начать с ним отношения?
— Конечно, советовался. И четверо из пяти, с кем я говорил, сказали мне, что не стоит с ним связываться. В том числе моя жена. Но я послушался того человека, который мне советовал вести с ним бизнес и говорил, что «всё будет хорошо». Я ошибся.
— Почему тот человек, который вас свёл со Слуцкером (судя по всему, очень влиятельный), не помог, когда на вас завели уголовное дело?
— У меня есть только одно объяснение: на тот момент влияние Слуцкера было больше.
— Итак, на вас завели дело. Что происходило дальше? Очень хочется понять, по какой схеме у нас «закрывают» человека.
— Схема в таких случаях выглядит примерно так. Бизнес сначала подвергается пристальному анализу. Это весьма компетентная оценка, проводится фактически профессиональный due diligence. Выискиваются и находятся «слабые места». В моём случае таким «слабым местом» стал тот факт, что акции покупались у кипрской компании. Были сфальсифицированы документы — сделан перевод, в котором сознательно искажены сведения. Этот перевод был нотариально заверен и лёг в основу уголовного дела.
Профессиональный следователь, конечно, легко поймёт, в чём подвох. Один пример: в оригинале стояла одна фамилия, а в переводе — уже две. Заметить не составляет труда, но в том и смысл, что на это надо «закрыть глаза». Кстати, по моему делу сменилось четыре следователя. Одного перевели, другого убили, третий оказался профессионалом и сразу понял, с чем имеет дело, поэтому его убрали через месяц.
Так же, как следствие, легко разберётся во всём и надзорный орган — прокуратура, если будет подходить к вопросу профессионально и по закону. Из этого я делаю вывод, что прокуратура также была заинтересована. К тому же обратите внимание на такой нюанс: заявление о том, что «есть сведения», что такая-то фирма провела «незаконную сделку», пришло заместителю Генерального прокурора РФ по факсу от имени директора фирмы, вообще не имеющей к нам никакого отношения. И уже в течение суток было возбуждено уголовное дело. Оцените скорость!
Но самое главное, вся эта конструкция легко разваливается в профессиональном суде. И очень печально, что московские суды — я подчёркиваю множественное число, потому что судов было несколько — коррумпированы и являются одним из инструментов исполнения таких заказов.
— Вы не думали о том, чтобы откупиться?
— Да, в таких делах всегда есть «опция» — откупиться. Но для меня это было неприемлемо. Во-первых, я абсолютно ни в чём не виноват. Более того, я до самого конца не верил, что этот абсурд реален и происходит со мной. Во-вторых, для того чтобы откупиться, надо заплатить больше заказчика. Потому что ведь те деньги придётся возвращать.
— Такие истории, как ваша, должны навсегда отвращать человека от занятия бизнесом. Вы будете продолжать предпринимательскую деятельность?
— Буду. Но при этом я буду не только работать. Во-первых, нужно добиться того, чтобы те, кто участвовал в моём деле, ответили по закону, и их имена прозвучали.
Во-вторых, я намерен заниматься общественной деятельностью. Одним из первых, с кем я буду встречаться в Москве, станет [лидер движения «Бизнес-солидарность», арестованная некогда по «делу химиков»] Яна Яковлева. Буду сотрудничать с ней. Нужно добиваться существенно более высокой законодательной защиты для бизнеса. Я имею в виду, прежде всего, малый и средний бизнес: олигархам-то это не интересно, они имеют прямой доступ в Кремль.
— Перед тем как «закрыть», вас почти год вызывали на допросы, но вы оставались на свободе. Если бы эта история случилась сегодня, вы бы уехали из страны?
— Да, безусловно, я бы уехал. Есть множество примеров того, как человек уезжал, здесь работали его адвокаты, а когда они добивались положительного результата — возвращался.
— А как бы вы вели себя по отношению к вашему партнёру, случись попытка выдавить вас из бизнеса сегодня?
— Я вёл бы себя гораздо жёстче. Я бы атаковал первым. Если ты видишь, что конфликт неизбежен, бей первым. Этому, в том числе, научила меня тюрьма.
«Журналист бизнесмену — друг, товарищ и брат. А иногда ещё и жена»
— Ольга, прежде всего, поздравляю вас с победой. Ваше дело практически уникально, потому что вы всё-таки добились освобождения своего мужа. За это время у вас, может быть, появилась какая-то статистика — сколько в России подобных дел?
— Порядка 100 тыс. в год. Это то, что уже дошло до суда. Из них оправданий — 0,8%.
— Сколько раз вы побывали в Перми за это время?
— Господи, да кто ж эти разы считал-то! Вообще-то я начала сюда ездить раньше — на «Пилораму», на фестивали кино, по другим поводам. И когда мужа перевели сюда год назад, была рада: ну что ж, думаю, тут почти все свои. Ну и за этот год — когда три раза в месяц, когда один. То есть раз 30 была.
— Вы являетесь организатором движения «Русь сидящая». Что это — общественная организация? Или, как именуют иногда, «арт-проект»?
— Это субботник, на который мы выходим со своими брёвнами.
— И чем же вы занимаетесь на этих «субботниках»?
— Проводим разные акции. Иногда приходим на суды в майках, раскрашенных художниками с изображениями соответствующих статей.
Однажды судили двух братьев, у которых на свободе осталось семеро детей в возрасте от двух до 11 лет «на двоих» — у одного трое, у другого четверо. Государство милостиво предоставило их семьям 4 тыс. руб. — живи как хочешь. И дети на асфальте перед судом нарисовали цветочки, написали: «Папа, мы тебя любим» и ушли. И когда отцов вели под конвоем, они видели эти рисунки.
Совсем недавно была акция «Посади дерево за мужа». Она стала международной, потому что у сидящих в России есть родные в Ванкувере, Париже, Вильнюсе. В России сажали деревья в Новосибирске, Краснодаре. Наша группа — под Тулой, возле дома престарелых. Взяли кусты смородины и 30 яблонь. И к деревьям прикрепили таблички с именами людей, неправосудно сидящих за решёткой. Эти деревья у нас были, как новогодние ёлки, увешаны именами — даже не стали считать, так много их было…
— Как получается, что родственники за рубежом, а «сидельцы» — здесь?
— Вот, например, история ванкуверской семьи. Они уехали в Канаду очень давно, дети были совсем маленькие. И вот средний сын вырос и сказал: «Мама и папа! Россия строит новую жизнь, там модернизация и инновации — я поехал туда». Вернулся на родину, в Екатеринбург, поступил в «политех». На первом же курсе его и взяли, чтобы «повесить» то, что не на кого было вешать. «Повесили» по полной программе: обычно в таких случаях предварительно «пробивают» человека, чтобы был сирота или, как здесь, чтобы никого из родственников в стране не было. Так к нам присоединился Ванкувер.
В Париже у нас вообще группа особо буйная: там ведь «белая акация, цветы эмиграции».
В Москве мы регулярно проводим акции, собираемся по средам в одном и том же месте, в самом центре…
— Не разгоняют, как «несогласных»?
— Нет, за что спасибо загнанному российскому футболу.
— ?!
— Сижу как-то в моём любимом баре, где родился мой любимый Slon.ru — там мы его рожали, мы ж без офиса первое время работали. Приходит туда же [российский футболист, бывший капитан московского «Локомотива», член сборной России] Дима Сычёв. Грустный-грустный — опять его в каких-то газетах полили грязью. Он мне: ах вы, журналисты! А я ему: ах вы, футболисты! Потом заговорили «за жизнь», о фильме «Ходорковский», который я на тот момент не знала, где показать, а он мне и говорит: «А давай у нас, здесь, в этом баре». Я ему: «Ты с ума сошёл?». А он мне: «Слушай, я ж футболист, я ногами работаю, а головы у меня нет — что с меня взять?». Я подумала — ну да, действительно…
Вот с тех пор мы там собираемся, иногда вместе с фанатами «Локомотива». Они нас одёргивают: мол, девочки, это вообще-то спортивный бар, а вы уже достали тут со своими зэками. В тот же бар приходит много людей состоявшихся, состоятельных, которые нас знают. Они помогают нам кто чем, начиная от оплаты счёта за наши «посиделки» и заканчивая средствами на какие-то акции. Эти деньги образуют наш фонд.
— Смотрите, вот подтянут вас за какое-нибудь «нецелевое использование средств»…
— А мы потому и не оформляемся никак. Мы никто, даже не клуб по интересам. Мы — субботник.
К тому же всё это небольшие деньги — например, такая большая международная акция, как «Посади дерево за мужа», обошлась нам всего в 10 тыс. руб. Деревья предоставила фирма, которая занимается ландшафтным дизайном, кто-то дал «Газель»…
— Судя по обилию ссылок, создалось впечатление, что весь рунет следил за тем, как вы вытаскивали Алексея из колонии после решения Верховного суда РФ. Почему его не отпускали?
— Да они там в ступор впали все. Не знали, что делать.
Со мной стоял представитель ФСИНа, молодой мальчик. Я с ним говорю, а тут телефон — [главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей] Венедиктов звонит. И рассказывает, что уже [депутат Госдумы Михаил] Гришанков подключился, разговаривал с [директором ФСИН России Александром] Реймером. Я взбодрилась, взяла мальчика за руку и говорю Венедиктову: «Веник, у меня тут ФСИН мужа в заложники взял, так вот, я одного ихнего тоже держу. Теперь только меняться!» — и руку так сжимаю, всё крепче и крепче. Мальчик испугался: «Женщина, отпустите меня!»
— Можно только ещё раз порадоваться за Алексея, что у него такая буйная жена. Но у остальных тысяч сидящих по подобным заказным делам нет жены Ольги Романовой…
— Фигня. Она всегда может появиться.
— Вы при всём желании за всех замуж выйти не сможете.
— Каждый может «вырастить» такую жену.
— Вот как раз с этим и связан вопрос: что делать жене, если её мужа заказали и закрывают? Дайте «пошаговую инструкцию».
— Во-первых, каждое заказное дело связано с вымогательством. Нужно его всегда аккуратно фиксировать. По закону, без самодеятельности, чтобы никаких «вот я запишу, а потом эта плёнка будет в суде доказательством». Не будет.
Во-вторых, чтобы грамотно зафиксировать вымогательство взятки, надо прекратить читать бабские романы про то, как мужа посадили. Главные книги русской барышни — Уголовный кодекс, Уголовно-процессуальный кодекс и Уголовно-исправительный кодекс. С комментариями. Всё это есть, 100 рублей стоит. На тумбочке, под подушкой, в косметичке, в ванной — читаем и запоминаем на-и-зусть. С осмыслением. Никто, кроме вас, этого не сделает. Там написано, как правильно фиксировать вымогательство.
Самое главное правило жены севшего мужа — никому не давать. Я имею в виду деньги. Как только вы показали хотя бы корешок купюры — вас оставят даже хуже, чем просто без штанов. Как правило, чтобы набрать необходимую сумму, человек берёт кредит, и ему дают, потому что у него есть хороший бизнес. Ну и что — потом ещё и по этому кредиту, нецелевым образом потраченному, срок мотать?
То есть — денег не давать!
— Насколько я помню, вы имели такую неосторожность?
— Не совсем. Это муж имел такую неосторожность. Подумайте сами. Его закрыли, и я получаю письмо: возьми деньги и отдай их тому-то. Как мне поступить? Я, конечно, понимаю, что происходит, но что я ему скажу: нет, деньги нужнее? Я отдала, конечно.
Но при этом я понимала, что я «отфиксируюсь». И отфиксировала полностью весь факт дачи взятки. Как мне казалось, грамотно. Тогда и поняла, что никакие плёнки не будут доказательством, они ничего не значат.
Поэтому ещё раз: сядьте и подумайте, как правильно фиксировать. Вот представитель «России сидящей» в Перми Маша Российская (да, это фамилия у неё такая). Так вот, её муж, когда у него вымогали, обратился в ФСБ. Ему в тапочки в сауне вставили микрофон — всё как положено. На выходе из сауны взяли, разумеется, его, а не вымогателя. То есть сам заявил — сам и сел.
Вопрос: на фиг ты попёрся в ФСБ, если твой вымогатель работает под их крышей? А ведь человек сам бывший сотрудник, то есть с пониманием — он вроде сделал всё по правилам. Но его правила оказались слабее, чем у того — крыша.
Вывод: думайте, кто враг вашего вымогателя, кто конкурент. Я только через год поняла, что враг нашей следственной группы — это департамент собственной безопасности МВД. То есть я понимала, что мне нельзя идти в ФСБ, нельзя в прокуратуру и так далее. Я искала врагов. Нашла, к своему изумлению, в департаменте собственной безопасности. Но это же — «шли годы, смеркалось». Поэтому с учётом моего опыта можно всё ускорить.
В-третьих, разговаривайте с журналистами. Всегда и со всеми. Даже если этот журналист написал про вашего мужа плохую статью — ничего страшного. Это про моего ни одного плохого слова не написали, потому что знали, кто его жена — приду и убью всех, да ещё и съем. Но самое последнее дело, дорогая жена незаконно осуждённого мужа, ссориться с журналистом. Написал гадость? Ни в коем случае не надо говорить: «Ах ты, негодяй, я на тебя в суд подам!». Подари ему цветы и выпей с ним кофе. Объясни. Покажи документы…
— Журналисты тоже всякие бывают.
— Я не про всяких говорю. А хорошему бизнесмену хороший журналист — друг, товарищ и брат. А иногда ещё и жена.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.