«Дискуссии о революции совершенно необходимы…»

Как бы вы описали значение революции для нашей страны? Что она дала России и чего лишила?

Дмитрий Офицеров-Бельский, кандидат исторических наук, доцент пермского филиала Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»:

— Самая важная потеря — конечно же, люди, погибшие и на фронтах Гражданской войны, и в ходе революционного террора, умершие от болезней и голода или отправившиеся в эмиграцию. Если задуматься, то, пожалуй, стоит приплюсовать к этим категориям ещё и многочисленные жертвы сталинских репрессий, даже несмотря на то, что пик этих событий пришёлся на двадцать лет позже революции.

Хотя период революции и Гражданской войны хорошо изучен, даже приблизительные оценки потерь сделать нелегко, даже очень понятно, каким образом их делать. Например, считать ли умерших от эпидемии тифа, а таковых было более 700 тыс. человек? Кстати говоря, именно тиф, а не Красная армия, стал ключевой причиной поражения армии Колчака. Если же говорить о последующем развитии России, точнее, уже Советского Союза, то во многом оно шло в том же русле, что и до революции. Достаточно вспомнить хотя бы план электрификации страны ГОЭЛРО, в основе которого лежали разработки, проводившиеся ещё в Российской империи.

Александр Чащухин, кандидат исторических наук, доцент пермского филиала Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»:

— Ответ на вопрос о значении Октябрьского переворота, казалось бы, очевиден — революция привела к реализации социалистического проекта, затянувшейся более чем на 70 лет. Можно говорить и о создании государственного идеологического мифа, который стал основанием для конструирования национальной идентичности, если под этим понимать попытку сформировать новую общность под названием «советский народ». Если же говорить непосредственно об истории, о годах, которые последовали за 1917-м, то революция привела к колоссальному слому прежних государственных институтов и формированию новых. В результате революции резко возросла мобильность — открылся путь наверх для национальных меньшинств, для неимущих; путь вниз — для привилегированных сословий.

Однако, на мой взгляд, ключевым фактором, который оказал влияние на государство и на всё общество, стало насилие — насилие и сверху, и снизу. Об этом часто забывают. Представим себе, человек прошёл Первую мировую войну, оказался на фронтах Гражданской, стал участником белого, красного или зелёного террора, потом наступил НЭП, который тоже был не таким благостным, затем началась коллективизация, индустриализация и, в финале, Великая Отечественная война. В этом смысле 1917 год запустил маховик насилия, который закончился намного позже Второй мировой войны. Какие проблемы здесь возникали? Насилие — это всегда брутализация, огрубление жизни. Человек, прошедший казарму, испытавший ужасы террора со всех сторон, вряд ли станет добропорядочным семьянином или рациональным управленцем.

Но у революции есть ещё одна сторона, которая причудливо сочетается со всеми этими ужасами — это красивая утопия о коммунизме. Понятно, что она мало соотносилась с повседневными реалиями, но то, что она предлагала яркие образы, которые были ориентирами для следующих поколений — это, конечно, сомнению не подлежит. Это, знаете, как портрет Че Гевары — и реальный Че Гевара: портрет-то очень красивый, романтичный, реальный же Че Гевара и все события, что с ним случились, были намного жёстче. Образы Ленина, Чапаева, Щорса и других стали жить сами по себе.

Леонид Обухов, кандидат исторических наук, доцент кафедры новейшей истории России историко-политологического факультета Пермского государственного национального исследовательского университета:

— Революция кардинальным образом изменила ход истории нашей страны, оказала огромное влияние на мировую историю. Мы пошли в своём развитии по пути, который оказался тупиковым. Экономические высоты достигнуты, в основном, подневольным трудом. Единый метод в литературе и искусстве — соцреализм. Правовой нигилизм: руководствовались не законом, а «интересами революции»; классовый подход во всех сферах — и в то же время формирование номенклатуры, нового господствующего класса.

Насчёт нашего города в определённом смысле можно сказать, что революция в Пермь пришла «по телеграфу». До получения известий из Петрограда и в городе, и в губернии было всё спокойно. При этом не могу сказать, что в Перми было как-то по-особенному. Революционные процессы в городе мало чем отличались от событий, происходивших в стране.

Алексей Каменских, кандидат философских наук, доцент пермского филиала Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»:

— Описать значение революции можно очень просто: революция и Гражданская война, последовавшая за ней и явившаяся прямым следствием революции, стали катастрофой для нашей страны. Безусловно, можно говорить об объективных причинах этой катастрофы — о том, что власть медлила с реформами, о том, что долгая война ослабляла страну во всех отношениях, можно говорить о целом ряде просчётов в планировании и организации — по части снабжения, размещения фронта и гарнизонов и прочее-прочее.

Была ли революция неизбежна и предопределена?

Леонид Обухов:

— Николай II своей политикой, своими неразумными действиями приближал революцию, но говорить о том, что революция была неизбежна и предопределена — не могу. Считаю, что всегда существуют альтернативы.

Александр Чащухин:

— Есть две крайние точки зрения. Одна из них советская, её помнят те, кто учился в советской школе, она заключена в тезисе о том, что революция — абсолютная закономерность, подтверждавшая гениальные идеи Маркса, Энгельса и Ленина. Позже появилась противоположная точка зрения, назовём её постсоветской: революция — это заговор аморальных маргиналов, которые разрушили на немецкие деньги великое здание Российской империи. Понятно, что и та, и другая точки зрения предельно упрощены, сейчас в научном сообществе они не разделяются.

Давайте задумаемся, чем была Российская империя после отмены крепостного права, в последующие полвека — это ведь общество жутких и постоянно нарастающих противоречий: рушатся сословия, начинается урбанизация, происходит раскол между поколениями. Представить себе, что это модернизация прошла бы безболезненно — невозможно. В этом смысле революция была предопределена.

Кроме того, мне кажется, вопрос можно поставить по-другому: была ли неизбежна степень радикализма, который сопровождал те события? Здесь, наверное, можно спорить. Историки очень часто говорят о том, что у страны возникло бы окно возможностей, будь продолжена либеральная реформа — это окно, пожалуй, могло бы перенаправить революцию в сторону меньшего насилия. Однако в 1917 году этот ненасильственный сценарий был уже, если не невозможен, то очень ограничен: умеренные проекты быстро уступили место радикальным идеям.

Дмитрий Офицеров-Бельский:

— В истории ничто не предопределено, и я в корне не согласен с выражением «история не знает сослагательного наклонения». Мы не можем с уверенностью рассуждать о том, что произойдёт в будущем, понимая его вариантность, зато некоторым исследователям кажется, что они могут обосновать инвариантность тех или иных событий в прошлом. Другое дело, что груз накопленных проблем был настолько тяжёл — от экономики и военной разрухи до национального вопроса, — что разрешить их было бы сложно без насилия.

Можно ли проследить наследие революции сейчас? Если да, то в чём оно проявляется?

Алексей Каменских:

Прежде всего, это отчуждение власти от общества. Фактически та правящая элита, которая пришла к власти в России в конце 1990-х годов, является прямым преемником совершенно определённого института советского государства, института, который возник в декабре 1917 года — это ВЧК Дзержинского, который затем развивался через НКВД, КГБ и прочие репрессивные организации. Этот институт, вполне себе советский и репрессивный, сейчас становится определяющим для внутренней и внешней политики нашей страны.

Александр Чащухин:

— Если наследие и проявляется, то очень опосредованно. Всё-таки сменилось несколько поколений, мы живём в совершенно ином мире. Другое дело, что революционные образы, которые бывают, порой, представлены в массовой культуре, периодически обращаются к историческому прошлому. Это имеет отношение, конечно, в большей степени не к 1917 году, а к тому, что у нас сейчас в головах.

Дмитрий Офицеров-Бельский:

— Если пытаться ничего не упустить, то стоит говорить тогда и о наследии времён Батыя или Ивана Грозного. Конечно же, всё это имеет место быть, но гораздо большее значение имеет то, что мы делаем сейчас.

Возвращаясь к вопросу о наследии, самым важным я считаю решение национального вопроса непосредственно после окончания Гражданской войны. К сожалению, именно оно стало катализатором роста национализма и бомбой замедленного действия для СССР. Есть, конечно, и материальное наследие, но не революции как таковой, а советской эпохи в целом. Это большая часть производств и инфраструктуры более чем в 15 странах.

Безусловно, современного социального государства в европейском духе не было бы, если бы не революция в России. Но это, если рассуждать о последствиях революции шире, применительно ко всему миру.

Леонид Обухов:

— Дискуссии о революции — удел публицистов и политологов. Историки, прежде всего, должны описывать те события и объяснять, почему они произошли. Оценки зависят от идеологических позиций, примириться или прийти к консенсусу для коммунистов, либералов и монархистов — невозможно.

Дмитрий Офицеров-Бельский:

— Безусловно, стоит. Я не берусь утверждать, что история учит не повторять ошибок или же, наоборот, ничему не учит, как говорил Гегель. В конце концов, революция не была ошибкой, она не была выбором, она была процессом, который оказал влияние на мировую историю. Изучение социальных процессов важно как социальная рефлексия, как механизм выработки идентичности и как поиск инструментов социального инжиниринга.

Алексей Каменских:

— Такие дискуссии совершенно необходимы. Мы можем наблюдать, как боится и избегает их наша власть. Пресловутый скандал о «Матильде» является прекрасным примером того, как всякое общественное обсуждение прошедших событий «канализируется» в абсолютно ничтожное тематическое поле. При этом власть не должна порождать дискуссий о революции и сопричастных ей событиях, она должна просто им не мешать. Пока же мы видим, что подобного рода дискуссии блокируются через СМИ или просто не получают достаточно серьёзного освещения.

Какие книги о революции стоит прочитать?

Леонид Обухов:

— «Красная смута» Владимира Булдакова; «Бремя упущенных возможностей: Урал в 1917 году» Николая Попова и Дмитрия Бугрова.

Дмитрий Офицеров-Бельский:

— «Колчак» Павла Зырянова; «Тихий Дон» Михаила Шолохова; «Собачье сердце» Михаила Булгакова как метафора эксперимента, проведённого с русским народом; «Русская революция» Ричарда Пайпса; «Очерки русской смуты» генерала Антона Деникина.

Александр Чащухин:

— Борис Колоницкий, известный петербургский историк, создал несколько работ по истории революции. Из пермских исследований — две неплохие монографии Александра Резника. Для тех же, кто хочет составить общий обзор, есть замечательный французский историк Николя Верт, занимавшийся советской историей.

Главная рекомендация людям, которые интересуются историей — когда заходите в книжный магазин и открываете книгу, посмотрите, есть ли там ссылки. Ссылки — это один из главных признаков «научности», ведь всякой жёлтой прессы и теорий заговоров сейчас очень много.