Николай БОЯРЧИКОВ:
ПЕРМЬ — ГОРОД СПАСЕНИЯ
Сергей Глорио
newsko.ru
Николай Боярчиков был художественным руководителем и главным балетмейстером Пермского академического театра оперы и балета с 1971 по 1977 годы. Всего шесть лет — и целая эпоха в истории театра, в истории Перми. До сих пор при его имени у пермских балетоманов загораются глаза. Как выяснилось, не только Пермь обязана Боярчикову, но и он считает себя должником Перми...
— Два года назад, на прошлых «Дягилевских сезонах» я вам задала вопрос: не хотелось бы вам снова поставить что-нибудь в Перми? Вы тогда ответили, что считаете Пермь пройденным этапом и не видите смысла к нему возвращаться. Однако сейчас вы приехали на постановку «Ромео и Джульетты». Что заставило вас изменить свое мнение?
— Мнение, собственно, не изменилось. Просто руководитель пермского балета Наталья Ахмарова пригласила меня обновить и «почистить» спектакль, которому исполняется уже 35 лет, и я с удовольствием это сделал. Я понимаю, что когда балет в неизменном виде существует на сцене так долго, он теряет стильность. А ваш театр собирается его везти на гастроли в США. Поэтому мы с Ларисой Борисовной (супруга Боярчикова, педагог-репетитор — Ю. Б.) приехали на несколько дней. Очень хотелось, чтобы на премьеру приехала Галина Шляпина, первая исполнительница роли Джульетты, но она очень занята.
— Насколько сильно вы переделываете спектакль?
— Я уже пять раз ставил «Ромео и Джульетту» и во всех случаях видел недостатки. Но без недостатков балет невкусен, как дистиллированная вода. Поэтому я, конечно, внес кое-какие изменения в вашу сценическую версию, но по сути балет остался тем же.
— Как вам пермская балетная труппа?
— Прекрасная труппа, в прекрасном состоянии! Много молодежи. Пермская балетная труппа обречена быть хорошей. Такое единство школы и театра — это основа успеха.
Вам повезло, что у вас танцует Роберт Габдуллин из Екатеринбурга. Он не прошел профессиональной школы, но у него был очень хороший педагог, кроме того, у него есть нечто такое, что только с неба падает. Габдуллин — лучший Ромео за многие годы. В нем есть темперамент, профессионализм, сила и лиричность. Как в опере всегда есть проблемы с тенором, так в балете — с солистом-лириком. На моем веку было не так уж много лирических танцовщиков. Габдуллин — один из них.
Сергей Мершин — второй Ромео — конечно, не лирик. Но в нем есть молодая непосредственность и искренность. Кроме того, он очень техничен — хорошо владеет своим телом.
— А Джульетты?
— Елена Кулагина, которая танцует с Мершиным, как всегда, прекрасна и очень артистична. Молодая Ярослава Араптанова, партнерша Роберта Габдуллина, — замечательная балерина. Она очень обаятельна на сцене.
— Как вы думаете, в чем секрет вечной молодости вашей постановки «Ромео и Джульетты»? Тридцать пять лет на сцене с неизменным успехом у нескольких поколений зрителей…
— Не знаю никакого секрета. Конечно, спектакль интересный получился. В те годы была известная постановка Михаила Лавровского — многолюдная, с большим кордебалетом. Но на небольшой пермской сцене она бы не смотрелась, поэтому я поставил маленький такой, камерный спектакль, где не было толп народа, но были интересные, яркие персонажи — Тибальд, Меркуцио, Кормилица, не говоря уже о главных героях. Получилось много разных танцев, никакого хождения по сцене, никаких картинных поз — сплошной танец. Ну и, конечно, замечательная музыка, замечательная литература.
Шекспир должен быть в каждом театре! Этот балет потому так легко воспринимается, что все уже знают сюжет.
— Вы покинули Пермь 30 лет назад. Как вы сейчас оцениваете пермский период вашей жизни?
— Пермский период — самый важный в моей жизни. Вообще, Пермь — это город спасения. Он спас в годы войны ленинградский балет, русскую балетную школу и мою семью.
Моя мама преподавала в хореографическом училище и вместе с училищем была эвакуирована в Пермь. Так мы спаслись от блокады. Здесь я рос, учился в школе, начинал изучать балет. И в это же время здесь работал, например, Арам Хачатурян. Здесь родился балет «Гаянэ».
Я считаю, что роль Перми в истории российского балета советского периода еще не понята, недооценена. Но я-то понимаю, какую роль Пермь сыграла. И поэтому в начале 1970-х, когда мне не давали в Ленинграде ставить балеты — я почему-то попал в разряд «левых» деятелей культуры — я опять нашел спасение в Перми. Меня позвал Марат Газиев на постановку «Трех мушкетеров», а потом, через год, меня пригласили на постоянную работу. Я приехал и нашел здесь удивительный театр — с классическими традициями, с легендарными, мощными руководителями. Директором театра тогда был Савелий Григорьевич Ходес, главным администратором — Игорь Ратнер. Прекрасная была команда.
— После работы над «Ромео и Джульеттой» у вас нет желания возобновить другие пермские спектакли?
— У каждой из моих пермских работ была определенная цель. «Слугу двух господ» я ставил для того, чтобы труппа раскрепостилась, научилась актерской игре. И действительно, артисты полюбили этот спектакль, ведь там две солирующие пары и столько характерных персонажей… Но в театре самое главное, самый большой успех — рождение совершенно нового, эксклюзивного спектакля.
В Перми из всех балетмейстеров больше всех в этом преуспел Владимир Салимбаев. Он работал с уральскими композиторами, с уральской литературой. У него все было абсолютно эксклюзивное. Это большое дело — ведь сейчас композитор уходит из балета. Никто не пишет балеты, а балетмейстеры стараются сделать такую «солянку» из Чайковского через Шнитке к Свиридову, и под этот музыкальный коллаж артисты танцуют, причем под фонограмму, а ведь в театре должен быть живой оркестр! Я в свое время, даже когда ставил рок-балет — «Орфей и Эвридика» — настоял, чтобы какие-то фрагменты исполнял оркестр, хотя, конечно, вся рок-опера шла в фонограмме.
— Кстати, об «Орфее»… Как вы думаете, почему именно эта ваша работа, последняя из сделанных в Перми, стала в свое время по-настоящему культовой? Что в ней такого необыкновенного?
— Это был очень экспериментальный балет. Эксперимент — это всегда интересно, потому что в нем заложена новизна. Достаточно хотя бы того, что все танцевали босиком. Появились особая пластика, персонажи, которых не было в классических балетах. Виталий Дубровин, который исполнял партию Орфея и стал благодаря ей очень популярен, никогда не был премьером в классических балетах.
Все это казалось каким-то полузапретным. Достаточно сказать, что само слово «рок» было под запретом, поэтому «Орфея» назвали «зонг-оперой» и целую «телегу» сочинили о том, откуда происходит этот «зонг» — от прогрессивного писателя Брехта. Абсурд, конечно, но мы эту идеологическую «подкладку» печатали в каждой театральной программке, чтобы показать, какие мы правильные. Но все, конечно, понимали, что это рок-опера. До сих пор не понимаю, как авторам оперы — композитору Александру Журбину и либреттисту Юрию Димитрину — удалось все это протащить. А ведь это лучшее из всего, что написал Журбин!
— А у вас не было неприятностей в связи с «Орфеем»?
— Самое смешное, что нет. У меня были сложности с постановкой «Чудесного мандарина». Там героиня — проститутка. Мы ее назвали «гулящая»: смысл тот же, а оттенок другой. Но все равно все руководящие чиновники — а тогда в партийных органах были специальные люди, которые руководили культурой — боялись выпускать этот балет на сцену. Привели на премьеру первого секретаря обкома, он посмотрел, возражений не высказал — и все успокоились. Все зависело от мнения одного человека…
— Все говорят о «кризисе хореографии». Что вы думаете по этому поводу?
— В свое время, когда кому-то надо было убрать Юрия Григоровича из Большого театра, его нельзя было просто уволить, и тогда на самом высоком уровне упразднили должность главного балетмейстера театра вообще: во всех театрах, как профессию. Хореографы потеряли свою профессиональную нишу, для них нет штатного расписания, они просто никому не нужны. Я преподаю в Санкт-Петербургской консерватории, и у меня в каждом выпуске есть невероятно талантливые ученики. Но они не могут найти работу!
Так что «кризис хореографии» — это не нехватка хореографических талантов, а часть кризиса современного театра. Из него ушли композиторы, ушли либреттисты, а теперь и хореографы уходят…
В Перми, я знаю, идет много балетов Баланчина, теперь вот Джерома Роббинса поставили… Наверное, для труппы это хорошо. Но в театре все равно должно быть что-то свое, что-то новое.
Мы уже два раза провели конкурсы балетмейстеров — первый посвятили Петру Гусеву, второй — Юрию Григоровичу. Сейчас готовим третий конкурс, посвященный Леониду Якобсону. И хоть бы один руководитель театра приехал на конкурс! Хоть бы один заинтересовался! Это же недорого — хотя бы для пробы пригласить на постановку молодого хореографа, посмотреть, как его примет труппа, зрители. Надо же с чего-то начинать.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.