«ОТЦЫ» ПЕРЕИГРАЛИ «ДЕТЕЙ»

Хрестоматийный роман «Отцы и дети» в пермском ТЮЗе решили поставить классически, «максимально близко к тексту». Все, начиная с диалогов, практически дословно повторяющих оригинальные тургеневские, и заканчивая соответствующими эпохе костюмами и декорациями —  выполнено в русле традиции, без авангардных «выкрутасов». К первоисточнику отсылает и голос «за кадром», зачитывающий отрывки из романа в качестве вступления к некоторым сценам. «Нам хотелось, чтобы у зрителя сложилось впечатление, что он листает страницы этой прекрасной старой книги», —  поясняет режиссер-постановщик «Отцов и детей» Виктор Шрайман.

В общем-то, задуманное этому театру удалось. «Тюзовские» «Отцы и дети» «пролистываются» с удовольствием, и, безусловно, есть момент узнавания —  эпизодов, реплик, героев. Правда, трактовка образов главных действующих лиц представляется мне довольно спорной.

Евгений Базаров —  один из самых обаятельных персонажей классической русской литературы (конкурировать с ним в этом смысле может разве что Печорин). Строится базаровское обаяние, в первую очередь, на сильном мужском начале, на твердости характера, на несокрушимости воли и, наконец, на абсолютной, максималистской вере в идею торжества знания.

Грубоват, даже мужиковат, но при этом умен и проницателен. Дерзок, но не рисуется. Излишне прямолинеен, зато ни перед кем не расшаркивается и единственный в «царстве ритуальных танцев и условностей» обходится без лишних церемоний… Список достоинств Евгения Васильича, каким написал его Иван Сергеич, можно было бы продолжить, но обратимся к Базарову в исполнении Ивана Донца. Его Базаров унаследовал от тургеневского героя дерзость, решительность и идейность, но при этом не перенял и десятой доли его мужской основательности и человеческой зрелости. В сущности, по части «молодо-зелено» он недалеко ушел от своего «подшефного» Аркадия Кирсанова.

«Медведь» Базаров трансформировался в Базарова-волчонка, гордого, мятежного, но непоправимо юного и неопытного. Ему часто отказывает самообладание, и он выдает себя жестами, мимикой, интонацией, в ряде случаев и вовсе падая от избытка чувств на колени или срываясь на крик.

Чувства романного Базарова, существующие в нем в виде сжатой пружины, так и не становятся достоянием общественности, сообщая стороннему наблюдателю лишь огромные нечеловеческие усилия, которые герою стоит держать при себе. Чувства Базарова «тюзовского» при определенном воздействии на них извне послушно «разжимаются». Это касается и его дебатов с Павлом Петровичем, и отношений с родителями, и любовной драмы с Одинцовой.

Одинцова (Татьяна Гладнева) получилась вполне себе роковой, но несколько упрощенной. Игра, в которую Анна Сергеевна играла с Базаровым в романе, намного тоньше и сложнее «кошек-мышек», разыгранных артистами ТЮЗа.

Одинцова в исполнении Гладневой напропалую кокетничает с оторопевшим нигилистом: зазывно поводит плечиками, к месту и не к месту хихикает, невзначай касается его, проходя мимо, игриво срывает с него шляпу. В общем, безо всякого стеснения прибегает к стандартному арсеналу женских приемчиков. Купиться на них искушенный в отношениях с женщинами тургеневский Базаров, конечно, не мог бы. Но то —  тургеневский Базаров! Базаров из спектакля легко попадается на эту бесхитростную приманку. И хрестоматийная базаровская реплика о том, что Одинцова «на других баб не похожа», теряет всякий смысл —  предмет его обожания как раз очень похожа на других баб.

От холодности, недоступности и загадочности романной Анны Сергеевны не осталось и следа. Мог ли Базаров мечтать о ее «целомудренных руках» и «гордых губах» как о чем-то недостижимом, когда все это «богатое тело» с самого начала настойчиво и вполне открыто предлагало ему себя?

Тургеневская Одинцова испугалась Базарова. Испугалась сокрушительной и непостижимой мощи чувства, угрожающего ее размеренной, понятной жизни, решила, что «спокойствие все-таки лучше всего на свете» и пошла на попятную. Одинцова, заламывающая руки на сцене ТЮЗа, конечно, не испугалась, да и кого ей было бояться —  порывистого юноши в исполнении Ивана Донца, который и сам, кажется, не на шутку перепугался многоопытной мадам? Эта Одинцова… просто передумала: вроде как пошалили —  и полно. И нечего рефлексировать.

Интересно, что, как ни смущают поначалу «другие» Базаров и Одинцова, постепенно начинаешь к ним привыкать, словно принимая правила игры, благо игра эта талантлива.

 История, разыгранная Донцом и Гладневой, не будучи историей Базарова и Одинцовой, тем не менее, трогательна и увлекательна. К тому же любовная линия в «Отцах и детях» —  не единственная и, как следует из самого названия, не главная.

 Конфликт поколений, в который оказывается вовлечен не только и не столько Базаров, но и его родители, и семья Кирсановых, показан артистами ТЮЗа вполне убедительно. И благодарить за эту убедительность стоит, в первую очередь, «отцов» в блестящем исполнении Александра Калашниченко (Николай Петрович Кирсанов), Юрия Жаркова (Павел Петрович Кирсанов), Николая Глебова (отец Базарова) и Ирину Сахно (мать Базарова).

Мягкий, покладистый, немножко несуразный Николай Петрович, надменный франтоватый Павел Петрович, простоватый, «душа нараспашку» базаровский отец, набожная и чувствительная матушка Базарова —  все они получились очень… достоверными.

Аркадий Кирсанов (Дмитрий Скорницкий), в соответствии с первоисточником, молод, горяч и романтичен. Его возлюбленная Катя (Анна Демакова), сестра Одинцовой, —  девушка с характером. Начиная с самой первой сцены, в которой появляется Екатерина Сергеевна, чувствуется ее скрытое противостояние «звездной» сестре. Она не решается (или просто не считает нужным?) бунтовать в открытую, но несогласие с сестринским «режимом» и образом жизни выдают и выражение Катиного лица, и тон ее голоса. 

Очень хороши персонажи «второго плана», которым в романе отведено весьма скромное место. Так, довольно невзрачные и однозначно «проходные» фигуранты Ситников и Кукшина (Михаил Шибанов и Валентина Лаптева) волею режиссера превратились в яркую водевильную парочку, чей комический танец очень оживляет обстановку.

Все романные «мужики» для удобства редуцированы до одного кирсановского слуги Петра (Роман Кондратьев), невероятно обаятельного в своем простодушном нахальстве. Петр талантливо отлынивает от работы, а в свободное от безделья время бесцеремонно вмешивается в барские дела. Феничка (Сюзанна Попова), как и полагается Феничке, мила, да и только.

Главные и второстепенные действующие лица жизненной драмы Базарова являются ему на смертном одре в виде изощренной горячечной галлюцинации. Все они —  от отца с матерью до Ситникова с Кукшиной —  кружатся вокруг него в бесовском хороводе, глаза их скрыты под черными карнавальными масками. Наконец, они отступают от измученного Базарова, чтобы освободить дорогу главной Маске. К Евгению Васильичу откуда-то сверху снисходит совершенно инфернальная Одинцова, в белоснежном платье —  том самом, в котором он впервые увидел ее на балу. Одинцова и Базаров танцуют свой так и не случившийся в реальности вальс —  танцуют люто и страстно, как пристало бы танцевать танго (танго в спектакле почему-то исполняет куда более уравновешенная пара Аркадий-Катя). Но танец заканчивается. И вместе с ним заканчивается Базаров.

В романе смерть приносит Базарову покой. Его «страстное, грешное, бунтующее сердце» обретает «вечное примирение и жизнь бесконечную». В финальной сцене спектакля Шраймана зритель видит не безмятежное сельское кладбище, утопающее в зелени, а длинный золотой канат, по которому Базаров решительно карабкается все выше и выше, за линию горизонта. Так уходил вверх по лунной дорожке прощенный Понтий Пилат в «Мастере и Маргарите», так поднимался от земли по веревочной лестнице «тот самый Мюнхгаузен» в фильме Марка Захарова. Так перемещаются из бытия в небытие все, чья подлинная жизнь не закончилась с окончанием земного пути.

По-моему, финал «тюзовской» постановки «Отцов и детей» получился очень неожиданным, эффектным и, пожалуй, очень авторским. И в данном случае, несправедливо было бы упрекать его в нехрестоматийности. Будучи по-своему оправданным, он чудесным образом оправдывает те несоответствия, которые отмечаешь в течение спектакля.