Павел Катаев

музыкальный обозреватель ИД «Компаньон»

Алексей Сюмак: Рад, что это счастье выпало мне 

Композитор оперы Cantos — о скрытой надежде, «спрятанной» в постановке

Поделиться

Мировая премьера только что сочинённой оперы состоится на сцене Пермского театра оперы и балета уже 6 декабря. На сцене — в буквальном смысле: в премьерные вечера сцена станет зрительным залом. Cantos — это «опера наоборот», написанная по мотивам одноимённого эпического цикла американского поэта Эзры Паунда. Композитор Алексей Сюмак раскрыл пару секретов интригующей постановки в интервью «Новому компаньону».

Сюмак

  Константин Долгановский

Высокий статус преподавателя Московской консерватории иногда уходит на второй план: в качестве композитора Сюмак известен публике лучше. Ещё будучи студентом, он писал музыку, за которую мог получить одновременно звание лауреата на европейском конкурсе и оценку «удовлетворительно» в консерватории. Среди смелых сочинительских экспериментов Алексея Сюмака — композиция о рождении слова из дыхания, изображение мирового модернистского паровоза в сонорной технике, а также «Реквием» — грандиозное посвящение жертвам Второй мировой войны.

Особое место в творчестве композитора занимают оперы, в которых он обращается к наследию поэтов с трагическими судьбами. «Станция» связана с Паулем Целаном, «Немаяковский» — с флагманом русского футуризма. Завершить трилогию призвана опера Cantos, вдохновлённая поэзией Эзры Паунда — ярчайшего представителя американской литературы начала XX века, поддержавшего режим Муссолини, осуждённого за это на родине и после освобождения принявшего обет молчания до конца жизни.

Над постановкой оперы Cantos в Пермском театре оперы и балета работали режиссёр-постановщик Семён Александровский, художник-постановщик Ксения Перетрухина, а в качестве музыкального руководителя и дирижёра — Теодор Курентзис. Вместо солирующего голоса — скрипка; вторая сторона диалога — хор и «спрятанный» оркестр MusicAeterna. Неудивительно, что и контакт с публикой будет развиваться в непривычном ключе: зрители будут находиться не в зале, а прямо на сцене и окажутся вовлечёнными в оперу напрямую.

По словам Алексея Сюмака, не предусмотрены даже аплодисменты: «Зритель настолько глубоко погружается в это общее состояние, что мне хотелось избежать концертности в этой истории: без поклонов, без чёткого начала, с интерактивом и так далее…»

— Что становилось предметом творческих споров между вами и Теодором Курентзисом в ходе работы, если, конечно, такие споры возникали?

— Да, опера нелегко рождалась. Теодор настаивал на том, чтобы это была таинственная опера, такое путешествие в мистерию, в которое публика была бы активно вовлечена. Вначале, когда я пришёл к нему с идеей об Эзре Паунде, он сказал, что это несколько внешняя история. Мне пришлось очень долго рассказывать ему, что биография Паунда — это некий предлог: на самом деле никто не собирается рассказывать в опере, каким образом сложилась его непростая судьба. Это будет лишь линия, на которую будет накладываться огромное количество поэтических строк.

Эзра Паунд в опере — собирательный образ одинокого поэта; художника, который остаётся наедине с собой, со своими мыслями, со своим творчеством. Хор символизирует осуждающую его толпу, которая в одной части лишь повторяет слово «нет», а в другой части, напротив, произносит очень красивые слова, пока скрипка молчит.

Мне всё-таки удалось убедить Теодора использовать именно этот мотив, хотя он не сразу согласился. Он даже предлагал, кажется, историю про девочку, которая пожертвовала собой, — он хотел что-то простое, близкое, что взволновало бы до глубины души. Но для меня история Эзры Паунда близкая, родная. Она правда очень трогательна, потому что Паунд похож на любого из нас.

— Изменилось ли ваше личное отношение к Эзре Паунду в ходе работы над оперой?

— Сочинение оперы — попытка глубже понять этого человека. Когда пишешь музыку на текст, совершенно иначе относишься к материалу, не так, как когда просто читаешь. Ценным становится не какая-то часть произведения, а каждое слово, каждый слог, потому что ты начинаешь пропевать его вместе с музыкой. Пишешь его для разных инструментов, для разных голосов и пытаешься прочувствовать, заново создать.

Мне было интересно найти какие-то точки взаимодействия. Я не ответил для себя на многие вопросы, но теперь, кажется, лучше знаю Эзру Паунда.

— Просто есть маркеры, которые выглядят отталкивающими в массовом сознании…

— Более того, когда мой дедушка услышал, что я пишу про Эзру Паунда, он сказал: «Зачем ты оперу про фашистов пишешь?»

Да, это очень сложная история. Но Паунд абсолютно искренне раскаялся и всю жизнь сокрушался по этому поводу. Когда я писал оперу, то осознавал всю степень ответственности и деликатность этой ситуации.

— Прежде вы упоминали, что стремитесь не к столкновению, но к объединению разных традиций. По вашему мнению, Паунд также стремился к воссозданию Вавилонской башни. Является ли этот подход ответом на общемировые процессы, скажем, на обострение политических, религиозных, этнических противоречий?

— Безусловно. Всё родилось в начале XX века. Все противоречия, все столкновения были подготовлены сложной ситуацией конца XIX века на всех уровнях: и в политике, и в философии, и в искусстве. Первая и Вторая мировые войны — прямые следствия этих сложных внутренних процессов.

Эзра Паунд, естественно, чувствовал, что мир рушится, и пытался создать его заново. Когда я говорю о воссоздании Вавилонской башни, я имею в виду попытку соединить мир в нечто новое. Разрозненные молекулы того, что существовало до разрушения, он пытался собрать в новый язык, в новый образный строй, в новые сюжеты и так далее. Он художник не разрушающий, но создающий.

— Видите ли вы сами необходимость объединения сегодня, в условиях тех непростых процессов, которые мы наблюдаем вокруг?

— (Тяжело вздыхает.) Я верю в человеческий рассудок и в человеческую мудрость. Бесконечно разочаровываюсь в этом, но верю.

— Каково концептуальное значение Cantos в вашей оперной трилогии, которую также составляют «Станция» и «Немаяковский»? Возможно ли продолжение?

— Мне кажется, что… (пауза) Да, оперу «Станция» я написал ещё восемь лет назад, «Немаяковского» — четыре года назад, теперь написал Cantos. Мне кажется, складывается очень правильная периодичность (улыбается). Лично я чувствую, что эта трилогия состоялась и не нуждается в продолжении.

Два предыдущих поэта покончили жизнь самоубийством, а Эзра Паунд умер своей смертью, и в этой трилогии появляется надежда на спасение. Паунд фактически обрёк себя на смерть в жизни: отказываясь от общения, человек что-то в себе убивает. Тем не менее, как говорил Хемингуэй, он остался просветлённым.

— Учитывая, что скрипка будет солировать и, если я правильно понимаю, выражать в структуре оперы мысли Паунда, можно ли сказать, что ей принадлежит лидирующая роль, а хор лишь создаёт фон?

— Не сказал бы. Мне кажется, что они очень гармонично взаимодействуют. Иногда побеждает скрипка, иногда — хор. Я сейчас скажу, как заканчивается опера. Постепенно все персонажи превращаются в тени, они медленно уходят со сцены и всё погружается во мрак. Оркестр, который находится за сценой, будучи спрятанным — живым, но невидимым — играет одну из частей. При этом соло скрипки нет, то есть скрипачка сидит и в тишине слушает пение. Эту часть повторяет струнный оркестр — струнный, а значит, представляющий расширенные возможности скрипки, грубо говоря.

Таким образом, оркестр объединяет скрипку и хор, символизирующий не понимающую Эзру Паунда толпу.

— В интервью 2008 года вы отметили влияние на ваше творчество итальянской музыки второй половины XX века, в том числе Лучано Берио; в недавней беседе вы вновь упомянули об этом. Можно ли считать этот пласт стабильным ориентиром для вас?

— Итальянская музыка несколько отличается от всей остальной. Вообще музыка возникла в Италии, театр возник в Италии, всё началось с Италии (улыбается). Возникает впечатление, что если любой итальянец рискнёт написать музыку, он не сможет написать немузыкально.

Это касается итальянских композиторов в принципе: и Луиджи Ноно, и Лучано Берио. Несмотря на то что они писали в разных техниках, в разных эстетических системах, в их творчестве чувствуется потрясающая музыкальность, и это меня привлекает. Мне не хочется отказываться от внутренней музыкальности, несмотря на то что она, возможно, сейчас не в моде.

— Какие впечатления остались у вас от сотрудничества с Пермской оперой, в частности хором MusicAeterna?

— Это совершенно точно самый перспективный и передовой музыкальный театр в России. Возможность сотрудничать с маэстро Теодором Курентзисом, хором и оркестром MusicAeterna, принимать в этом непосредственное участие — это большое счастье. Я рад, что это счастье выпало мне.

Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.

Поделиться