ЖИВАГО ЖИВ?
newsko.ru
Пермский «Доктор Живаго» — это 100%-ный мюзикл. Артисты не только поют, но и танцуют, бьют чечетку, катаются на коньках, удивляют публику цитатами из новогоднего кино... В основном эта «веселуха» разворачивается в первом действии, во время беззаботной юности героя. Буйство фантазии постановщика заставило главную героиню — Лару — одеться в платье из ситчика в горошек, с юбкой-«солнце» и американскими плечами, взять пушистую муфточку и исполнить песенку а-ля Леночка Крылова из «Карнавальной ночи». Очевидно, тем самым подчеркивалась новогодняя тема, очень важная для этого спектакля. И все же вопиющий анахронизм этого зрелища, повергающий зрителя в полное недоумение — где, в какое время и на каком свете все это происходит? — раздражал до того, что кое-кто после первого действия покинул театр.
Возможно, проблемы в восприятии возникают из-за декораций: художник-постановщик москвич Александр Горенштейн создал такую сложносочиненную конструкцию, что ее не удалось к премьере «запустить». Декорации, которые должны были, по идее, непрерывно двигаться, стояли мертвым грузом, а ведь в их подвижности — вся «фишка» оформления. В статичном положении это просто мертвые черно-серые плоскости.
Есть, правда, в сценическом оформлении яркое пятно — подчеркнуто яркое, по контрасту с окружающим, — это рождественский вертеп. В освещенном окне появляются золотистые фигуры людей и животных — на этом фоне певец Андрей Гарсия исполняет песню «Звезда Рождества» на стихи Пастернака, которые выделяются на фоне текста либретто Михаила Бартенева, как вертеп выделяется на фоне черных декораций.
Эта деталь — знаковая: ведь именно тема Рождества во всей ее многозначности и богатстве смыслов является для спектакля ключевой. Религиозные подтексты, которые в романе Пастернака так тонки, в спектакле Журбина — Мильграма вынуты на поверхность и максимально подчеркнуты. Весьма показательна в этом отношении молитва Паши Антипова, обращенная к «товарищу Марксу»: «Укрепи нас, товарищ Маркс, и избавь от соблазна». В третьем действии декорация, изображающая поначалу плетеные заборы провинциального Юрятина и смутные очертания разоренного Варыкина, превращается в гигантский крест, на фоне которого и завершается действие.
Религиозная подоплека революционного экстаза, мессианство Живаго, идея священной жертвенности, тема Мадонны в женских образах романа — все эти серьезные материи стали основой, на которой авторы мюзикла создали систему рождественско-новогодней эстетики, создали мир, где «...в Москве постоянно зима. Рождество да Крещение — новогодняя кутерьма». Это сказывается и в тексте, и в музыке (главный ритм — вальс, прямо как в «Щелкунчике»), и в цепочке событий (кульминация первого действия — елка у Свентицких). Как тут было удержаться от цитаты из «Карнавальной ночи»?! Хорошо, что «Иронию судьбы» не стали цитировать...
Поскольку речь идет об инсценировке большого романа, нельзя было обойти эпическое начало: исторические события, народные массы... Все массовые сцены, когда массовка не стоит по стойке «смирно» в виде хора, а живет и действует, сделаны очень удачно. Особенно энергично и живо выглядит провинциальное гуляние в третьем действии. Здесь массовка не безлика, а распадается на множество индивидуальностей. Глядя на крошечные эпизоды с участием безымянных жителей Юрятина, диву даешься — до чего же много в пермской драматической труппе хороших актеров! Почему же не нашлось среди них ни одного Юрия Живаго?
Это, пожалуй, самая болезненная тема при разговоре о спектакле. В нем нет главного героя. Юрий Живаго в исполнении Вячеслава Чуистова присутствует на сцене как некий знак, а не как действующее лицо. Он, конечно, и в романе не слишком деятелен. Но там, в вербальном пространстве литературы, герой лирического романа может себе это позволить: вместо того чтобы совершать какие-то действия, он размышляет и пишет стихи. Но, переходя в сценическое невербальное пространство, он обязан измениться. Иначе не получается «перевод» с языка литературы на язык театра. Герою «Доктора Живаго» авторы не дали пространства действия. Его роль и в музыкальном, и в текстовом отношении проигрывает ролям героинь. Однако и актер в процессе этого «перевода» не последнее лицо, а Вячеслав Чуистов не дал своему герою энергетического стержня, который бы притягивал к себе действие. Он производит впечатление неуверенного человека, даже голос его дрожит, как будто ему боязно петь.
Но когда появляются героини, он оживает. В дуэтах Чуистов поет гораздо чище и увереннее, да и играет более живо. Кажется, что Ирина Максимкина (Тоня) и Ольга Пудова (Лара) поддерживают его, подпитывают энергией. Женские роли в спектакле более разнообразны и интересны, чем мужские. В них больше подтекстов, больше смысловой игры. Так, Лара настойчиво соотносится с Татьяной Лариной (возможно, на Михаила Бартенева подействовало созвучие «Ларина — Лара»). Неоднократно в тексте либретто возникают намеки на «книжное» происхождение этой героини, ее связь с классической русской литературой, с мировой романной традицией. Роль Лары исполняют в разных составах две актрисы — Ольга Пудова и Анна Сырчикова, и каждая хороша по-своему: Пудова более драматична, более сложна, Сырчикова по-девичьи обаятельна, к тому же она очень хорошо поет.
Но особенно спектаклю повезло с Тоней — Ириной Максимкиной. Эта роль — самая «прописанная», самая «выстроенная» в спектакле. Изменения, происходящие с героиней, обоснованны, психологически оправданны, и Максимкина с одинаковой естественностью и достоверностью играет и гимназистку, и мать двоих детей. Что немаловажно — она прекрасно владеет техникой обращения с микрофоном на сцене, четко артикулирует, точно выдерживает силу голоса.
Если уж речь зашла о героях, нельзя не вспомнить Павла Антипова, которого играет Дмитрий Васёв. По замыслу авторов, это некая антитеза Живаго. Если Живаго — мессия, то Антипов — Антихрист. Дмитрий Васёв понял и адекватно передал религиозную и демоническую сущность своего персонажа, а по энергетичности полностью переиграл Вячеслава Чуистова. К сожалению, в пермской версии «Доктора Живаго» Антипов выглядит ярче и запоминается лучше, чем заглавный герой.
Самый сложный момент в разговоре о мюзикле — это всегда музыка. Здесь не обойтись без сравнения с «Владимирской площадью», и сравнение это не в пользу «Живаго». Уже во «Владимирской площади» Александр Журбин заработал множество упреков в банальности и легковесности, но там он был, по крайней мере, разнообразен и показал хорошее владение различными музыкальными жанрами — здесь и цыганская музыка, и мещанский романсик, умелое использование музыкальных цитат, легкая ироничность в музыке. В «Докторе Живаго» всего этого поубавилось.
Собственно, Журбин придумал только две мелодии — драматическую и лирическую. С драматической начинаются все три действия: это всегда хор, скандирующий «вагоны, вагоны...» или «вороны, вороны...». Подобная однообразность граничит с назойливостью. Что же касается лирической мелодии, то это, как уже было сказано, вальс, который в виде вариаций звучит на протяжении всего спектакля. К тому же в мюзикле нет ни одного настоящего шлягера.
Зато либретто Михаила Бартенева в литературном отношении лучше, чем текст Вячеслава Вербина к «Владимирской площади». В нем нет поэтических ляпов вроде «...и пальчики в крови», зато есть приятные литературные аллюзии и точные психологические детали. Есть и текст Пастернака — та самая «Звезда Рождества». Увы, именно на эти слова Журбиным написана самая немелодичная, неяркая музыка. Если с текстом Бартенева журбинские мелодии еще как-то рифмуются, то с Пастернаком — никак.
Словом, претензий к спектаклю множество. И все же «Доктор Живаго» в масштабах Перми — безусловный успех. Множество «продвинутых» зрителей, многословно и обоснованно критикующих спектакль, заканчивают свои обличительные монологи словами: «Надо еще раз посмотреть». И никто не спорит с тем, что три с половиной часа пролетают мгновенно, и публика не замечает даже жесткости старых кресел Театра драмы.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.