«Мы здесь живём чужими смыслами»

Режиссёр Александр Романов живёт с кино вот уже 35 лет. Он никогда не был за границей, потому что, как утверждает, не испытывает в этом потребности. Героев, истории и смыслы для своих фильмов он находит в Пермском крае. Картины Романова — про реальную жизнь. О том, какая она и почему на экранах телевизоров показывают совсем другое, мы поговорили с режиссёром.

— Александр, как вы попали в кино?

— Сколько себя помню, мне всегда хотелось снимать. Будучи ребёнком, носил с собой маленький фотоаппарат и делал картинки. Поэтому, окончив школу, я сразу направился на пермское телевидение. Это было в 1981 году. Разумеется, меня туда не взяли, пояснив, что объект режимный и работать на нём людям, не достигшим совершеннолетия, запрещено. Дожидаться 18 лет я решил на заводе АДС (так раньше назывался «Морион»), куда поступил учеником слесаря-сборщика. Мы собирали объект, называвшийся НРПК-12, который закапывали в землю через каждые 25 км. Такая чугуняка, набитая электроникой, для обеспечения военной связи. Спустя два месяца я получил разряд, честно отработал на заводе год и пошёл получать окончаловку. Выдавая кучу денег, тётки в бухгалтерии ахали: мол, такой молодой и уже такой богатый. На что я им ответил: «Ничего вы не понимаете, я пошёл кино снимать!» На телевидение меня, как и обещали, взяли. Мечта сбылась!

— Кино может снимать кто угодно, было бы желание?

— В момент моего прихода на телевидение оно было единственным в городе. Мужики-операторы колесили по территории Пермской области и на плёнку с помощью железных камер снимали сюжеты про местную жизнь. Это было особое ремесло, владели которым немногие. Встречались, конечно, любители, которые что-то снимали и проявляли плёнку у себя дома. Но они были редкостью. В 1984 году из Москвы в Пермь приехала режиссёр Марина Голдовская, чтобы делать кино про художественную галерею, и привезла с собой видеокамеру (ТЖК, тележурналистский комплект). Мы были поражены: до чего техника дошла! Теперь в России насчитывается порядка 60 млн смартфонов, в США — 400 млн, в Китае — миллиард. Получается, что снимать может каждый. И это является большой проблемой. Стало совершенно непонятно, что такое хорошо и что такое плохо.

— А каковы критерии оценки?

— 30 лет назад весь снятый за неделю материал оценочная комиссия просматривала всего за полдня и решала, что выдавать в эфир, а что нет. Если задаться целью и просмотреть, что снимается за день в Пермском крае сейчас, понадобится лет 50, наверное. Снимают все, всё и на всё. Критериев оценки как таковых нет.

— Документальное кино в эпоху информационного шума, по вашему мнению, вообще имеет общественную ценность?

— Зрителя сейчас найти невозможно. В Пермском крае ежегодно проводится несколько кинофестивалей разного уровня. Так вот, показы проходят в пустых залах. Авторы приходят и смотрят только своё кино, а когда начинается чужое, они встают и уходят. То есть снять кино сейчас может каждый, проблема в том, что смотреть его некому.

— Как обстоят дела с киноиндустрией?

— Есть одно художественное кино. Оно называется Голливуд. Всё остальное представляет собой либо осваивание финансовых средств, либо упражнение для собственного удовольствия.

— На двери, за которой мы сидим и общаемся, написано «Телевизионная учебная студия». Если всё так, как есть, то чему и зачем вы учите студентов университета?

— Суть телевидения в современном мире не изменилась — оно должно создавать и транслировать какие-то смыслы. В России это получается плохо. В Америке — хорошо. Поэтому в массе своей мы живём их, чужими смыслами. Общение со студентами я начинаю именно с постановки задачи — научиться создавать и транслировать собственные смыслы. И будет хорошо, если не только на своей территории, но и вовне.

— Кто, по-вашему, должен выполнять функцию производства смыслов — государство, общество, некие сообщества?

— Вы задаёте мне вопрос, ответить на который может только Господь Бог. Если таковой существует. Свои выводы я делаю на основе собственных наблюдений за жизнью: вот люди, они общаются друг с другом, предпринимают какие-то действия, у них получается какой-то результат. По этому результату можно судить о том, что с собственными смыслами в нашей стране всё плохо. Но без них никуда. Это базовые вещи, которые я считаю нужным объяснять студентам. А вообще предмет, который я преподаю, называется «методика телевизионной журналистики». И моя задача — научить студентов простейшим техническим действиям по производству картинки.

— Но ведь люди, которые смотрят телевизор, очевидно, находят в нём какой-то смысл. Помните, у Земфиры: «Мои мама и папа превратились давно в телевизоры». И когда обсуждают сценарии развития общественно-политической ситуации в России, часто в качестве переломного момента называют победу холодильника над телевизором.

— Современное российское телевидение — это не наше телевидение. Оно в своё время было заимствовано у американцев. Несмотря на все косяки тоталитарного общества, которое якобы было тогда, советское телевидение являлось нашим. В том смысле, что имевшиеся два канала транслировали картинку о реальной жизни людей, и один из них — о людях, проживавших на территории Пермской области. И зрители могли реально повлиять на телевидение, существовала обратная связь. Нынешнее же телевидение — это абсолютно автономный организм, живущий по своим законам и не имеющий никакого отношения к реальной жизни.

— Каким образом обычные советские граждане влияли на телевидение?

— Например, существовала такая программа, как «Экран животновода». Для её создания один из операторов и редактор Бушков, как сейчас помню, каждую неделю садились на уазик и ехали куда-нибудь к чёрту на рога. В красном уголке очередного сельскохозяйственного предприятия собирались представители производства и рассказывали, чего они добились, а в понедельник включали телевизор и смотрели на себя. И так каждую неделю — новый район.

— Так и сейчас пермское телевидение снимает и выдаёт в эфир сюжеты о передовых отечественных агропроизводителях, о том, как всё у них хорошо. Это ведь не означает, что на самом деле это так. Нарассказывать можно что угодно. Это к вопросу о том, что телевидение не имеет ничего общего с реальной жизнью.

— Мы вообще живём в кафкианском мире. Абсурд на каждом шагу. При этом есть закономерность: чем ближе находишься к простым жизненным делам, тем абсурда меньше. Скажем так, он существует в границах допустимого, на том уровне, который позволяет свободно дышать. А чем выше поднимаешься, тем более разрежённым становится воздух. И самое поразительное, что и там, и там действуют одни и те же люди. Но как только они становятся частью административной системы, тут же начинают производить абсурд.

— Уже несколько лет вы реализуете проект «Я здесь живу». Как и когда возникла такая идея?

— В середине 1990-х годов мы с Андреем Брониславовичем Вертипраховым начали снимать детское кино в Кунгуре. Он тамошний, и, когда пришёл из армии, был определён в местный отдел по борьбе с молодёжью и озадачен развитием детского центра туризма и экскурсий. Будучи прирождённым лидером, Вертипрахов развернул активную деятельность, в том числе присоединился к скаутскому движению, придумал и создал формат кинолагерей. Их суть заключалась в том, что дети целую неделю днём и ночью бегали по городу, снимали на камеру, потом всё это монтировалось, и они садились смотреть своё кино. За монтаж отвечал я, попав в эту компанию именно как технический специалист. Нас пускали в кинотеатр «Мечта», поэтому кинопоказ проходил на большом экране. Всё по-взрослому! Среди зрителей было действительно много взрослых, ведь, бегая по Кунгуру, дети приглашали сняться в кино всех, кто им нравился, — дедушек, бабушек, тётенек, дяденек. В 1990-е годы это всё было очень просто и весело. Когда по сценарию понадобилось, чтобы детей посадили в камеру, мы пошли в милицию, нам без проблем открыли «обезьянник», и мы сняли эту сцену. Когда придумали кино про террористов, кунгурский ОМОН в нём с автоматами снимался, а потом эти здоровые мужики сидели в «Мечте» и смотрели на себя.

До середины 2000-х кинолагерь «Снимается кино» собирался в Кунгуре каждую осень. В 2008 году мы организовали лагерь «Видеодорожка» и стали проводить съёмки в походных условиях. Выбирали маршрут и летом отправлялись в путешествие. И вот в 2010 году мы попали в посёлок Скопкартная, на самый север Пермского края. Дальше только Чикман с алмазодобытчиками и тайга. Скопкартная — это посёлок лесозаготовителей. В лучшие времена в нём проживало 500 человек, когда приехали мы — уже 300. За три дня мы с детьми сняли фильм. Одна из собеседниц, которых снимали, местная девочка, отвечая на вопрос, где жить хорошо, сказала: «Здесь, потому что здесь я живу». Когда я услышал эти слова, то меня буквально «торкнуло», понял, что эта мысль может лечь в основу полноценного проекта.

Убеждён, что в любом месте Пермского края можно снимать фильм. Везде обязательно присутствует исторический контекст, какие-то загадки, обязательно найдутся люди, которым интересно жить, и они проявляют себя в разных областях человеческой деятельности и, если этих людей собрать и предложить про их место и их самих снимать кино, непременно согласятся участвовать в этом.

Принцип такой: в фильм входит только то, что нам рассказывают и показывают в данный текущий момент. За три дня съёмок мы, по сути, делаем моментальный снимок территории — здесь и сейчас, никаких дополнительных съёмок и монтажа.

Такая схема является единственно возможной для реализации нашего замысла.

Иногда нас упрекают в том, что мы лакируем действительность, всё очень гладко и положительно, даже жить там хочется, так же не бывает. Но мы ничего намеренно не приукрашиваем, просто нашими собеседниками становятся люди, которым нравится жизнь, а не «злые буратины», обиженные на всё и всех.

— У ваших фильмов из серии «Я здесь живу» есть зрители?

— Да, у нас есть. Люди, которые приняли участие в съёмках, сразу приходят посмотреть на себя. Во время первого показа на месте мы раздаём копии фильма и информируем, что он предназначен для свободного распространения. А по возвращении в Пермь выкладываем его на YouTube. Таким образом, зрителями становятся люди, которые уехали из территории, но до сих пор интересуются, как же она там без них живёт. По статистике, на YouTube кино «Я здесь живу» постоянно смотрят в России, в СНГ, в Германии, Японии, Италии и других странах, куда разъехались пермяки. С течением времени количество просмотров увеличивается, потому что прошлое прибавляет материалу ценности.

— То есть у людей есть запрос на кино про их жизнь?

— Абсолютно точно. Если бы телевидение отражало реальность, а не создавало параллельную, оно бы работало именно по этому принципу.

— Телеканал «Дождь» пытался работать по такой схеме. Его признали оппозиционным и на время даже перекрыли вещание.

— Проблема «Дождя» в том, что он сразу стал ангажированным. Как только нас ангажируют, так проект тут же умрёт. Это то же самое, как делать заказной фильм, только про то, что хочет видеть плательщик.

Наш проект никто не финансирует, и это прекрасно. Мы каждый раз организуем новую бригаду: свистнули — кто заинтересовался, тот и поехал с нами. Литературный мэтр Вячеслав Николаевич Запольских ездит с нами, потому что ему это интересно. Ездят школьники и студенты со своим руководителем. Собирается от пяти до 10 человек, которые друг друга понимают и комфортно работают вместе.

— Каким образом вы выбираете очередную территорию для съёмок?

— Едем, куда зовут. С 2010 по 2014 год было снято 20 фильмов, потом случился длительный перерыв, и вот недавно съездили в Кишерть по приглашению местной библиотеки, которая выиграла грант. Дело в том, что в Кунгуре я проводил мастер-класс для библиотекарей, и кто-то взял на заметку упомянутый мною проект.

Для того чтобы снять «Я здесь живу», денег не надо. Средства нужны на транспорт, чтоб нас довезли до места и увезли обратно в Пермь. В гостинице нам жить неудобно, потому что там все разобщены по номерам. Нам для работы нужно общее пространство. Поэтому в Пожве нас поселили в актовом зале местной администрации, а в Чёрмозе — в музее. Хорошо, если кормят. Поэтому нет ангажированности.

— Жители Перми в большинстве своём имеют весьма слабое представление о том, как живут люди за пределами столичного города. А на самом деле как? Есть вещи, которые лично вас поразили, удивили?

— Лично для себя я не открыл ничего нового. У меня нет барьера «замкадья». Мы с женой вообще ни разу не были за границей. Не возникает такой мысли. Вся наша жизнь происходит в Перми и крае, нам здесь комфортно. Сюрпризы возникают для молодых людей, которые живут в Перми и однажды выбираются за городскую черту. Их просто шокирует то, что это иное вообще существует.

— Жизнь Прикамья образца 1981 года и 2016 года сильно разнится — по устройству, по ценностям, по настроению, по качеству, наконец?

— То поколение, которое не приспособилось к новой, постсоветской жизни, вымерло. Остались лишь те, кто смог как-то приспособиться к изменившимся реалиям. Люди знают, что собой представляет место, где они живут, и понимают, какие у них перспективы, — есть они вообще или нет. Во многих территориях края работы нет и жители вынуждены промышлять вахтовым методом. При этом они чётко осознают, какие ходы и возможности могут использовать. Мужики с руками ездят на север, на стройки, зарабатывают там и привозят деньги домой.

По сравнению с началом — серединой 1980-х годов население краевых территорий сильно сократилось, новой инфраструктуры почти не создано. Молодёжь уезжает. Происходит процесс вымирания жителей Пермского края. Мы снимали «Я здесь живу» в довольно крупных населённых пунктах: в Верещагино, Александровске. А из маленьких посёлков, где проводились съёмки, был Бымок Кунгурского района, где живут 500 человек. Оказались мы там тоже неспроста, потому что нас тогда с нашим детским кинолагерем из Кунгура выгнали. Свободные времена закончились, теперь, чтобы организовать и провести детский лагерь, требуется куча бюрократических согласований и денег. Никто не хочет брать на себя ответственность. В Бымок мы направились по рекомендации главы Кунгурского района Вадима Лысанова, который родом оттуда. В 1930-е годы там существовала коммуна, и с тех пор люди живут. Мы остановились возле местного дома культуры, зашли и сразу же натолкнулись на тётеньку, красившую потолок. Говорим: «Нам бы директора». Она: «Я директор». В общем, разместила она нас в школе, здание которой в 1990-е построили нефтяники, до того как уйти из территории. Оно замечательное, и люди замечательные. Мы тогда провели в Бымке наш кинолагерь «Снимается кино», а потом сняли и «Я здесь живу». Выяснилось, что люди в Бымке живут тем, что берут из детдома сирот на воспитание. Много семей специализируется на этом, выживают благодаря этому. Другой вопрос, что людей там всё равно остаётся всё меньше и меньше.

Одна из ключевых мыслей, рождённых в процессе езды по городам и весям Пермского края, это то, что самое дорогое сейчас — это не нефть, а чистая вода и воздух. Этих ресурсов в России становится всё больше, потому что населения — всё меньше. С периферии все, кто может уехать в большие города, уезжают. Остаются самые ушлые и цепкие и те, кому некуда бежать. Люди очень радуются, когда мы приезжаем снимать кино. На них ведь никто не обращает внимания. Везде уже есть интернет, люди знают, что происходит в информационном пространстве, но не являются его частью. Для власти они не существуют, да и власть для них — тоже. Живут сами по себе.

— В последние годы власть активно педалирует тему туристической привлекательности Пермского края, тратит на разные проекты бюджетные деньги. В реальности что-то происходит — инфраструктура появляется, толпы туристов бродят, территории зарабатывают на этом?

— Местные ребята строят турбазы, принимают гостей. Всё это обрастает сопутствующими бизнесами. При этом всё базируется на частной инициативе.