Антиконцепция Восьмого

VOSMOY (VIII) — из тех музыкальных групп, в которых фронтмен действует неотвратимо сильным центром притяжения. Когда Антон Восьмой, сольно или с барабанщиком Станиславом Козельским, выходит на сцену и начинает играть рычащий гаражный рок, прикрывающий кровоточащую лирику, не поверить ему сложно.

Антон Восьмой вырос в Перми, в начале карьеры выступал в местных клубах и записывал свои первые песни под гитару. Со временем Восьмой добрался до сцены московского театра «Практика», а в 2011 году стал лучшим в конкурсе «КРОК-Рок», организованном радиостанцией «Серебряный дождь». Журналист Михаил Козырев сказал о нём: «Редко сталкиваешься с талантом такого калибра и такой силы. Не могу отделаться от ощущения, что этот голос зазвучал в Сиэтле в начале девяностых, в нём всё лучшее от Soundgarden, Pearl Jam и Nirvana».

Жгучая смесь блюза, гранжа, нойза продолжает звучать в альбоме Junk! Junk! Junk!, вышедшем в начале этого года, но под звуковой оболочкой в духе старой школы явно бурлит что-то ещё.

— Тур в поддержку альбома Junk! Junk! Junk! подходит к концу. Судя по фото заполненных залов, у VOSMOY успела сложиться внушительная база слушателей. Воспринимаете ли вы нынешний релиз как серьёзный шаг вперёд?

— Ну, как… Всё-таки тур пока не закончился. Впереди ещё море концертов: Украина, юг и, надеюсь, восток России. Слушателей много не бывает. А по поводу альбома я говорю, что это наш самый любимый из спродуцированных, самый свежий потому что.

— Альбом был записан в Перми, а не в Москве. С чем это связано?

— С тем, что я пока живу в Перми. Здесь же удалось найти отличную базу для записи альбома — студию Сергея Иванова.

— Не могли бы вы рассказать подробнее о поездке в Штаты и знакомстве с саунд-продюсером Queens of the Stone Age?

— Историю про Штаты я очень много раз рассказывал, делая акценты на разных деталях. Вообще, это не саунд- и не продюсер QOTSA. Это такой товарищ по имени Алан Йохансон. Он причастен ко многим музыкальным проектам и с QOTSA работал в том числе, вернее, сотрудничал. У нас с ним сотрудничество не сложилось: не смогли договориться с менеджером Фрэнком. Но я успел пожить в США полгода, и мне там не было скучно. Фактически оттуда я привёз нынешний джанк-альбом.

— Junk! Junk! Junk! звучит крайне экспрессивно и вместе с тем избегает пошлости, обращается к широкому музыкальному мышлению. Какая задача становится для вас первоочередной в процессе записи — сохранить эмоциональный посыл или создать нетривиальную форму?

— В ходе работы мы использовали занятный принцип — записывали всё подряд: каждую стороннюю мысль, идею, случайный образ. Ничто не избегало сиюминутной фиксации. Дубль за дублем. В этом нагромождении слои дублей начинали коррелировать внутри звуковой массы и независимо от нас создавали собственные гармонические сочетания, ритмические ходы, неинтуитивные манёвры. Далее мы редактировали треки, подчищая общую композицию, формируя стереокартину.

Таким образом, музыке удавалось скрыться от нас, спрятаться от своих, скажем так, исполнителей. У нас, в свою очередь, исчезало знание «сделанности» этой музыки и возникала возможность услышать её со стороны. В этом мы находили большое удовольствие.

— В одном интервью вы сказали, что гранж выражал боль за современное ему поколение. С какими барьерами, как вам кажется, вынуждено сталкиваться сегодняшнее поколение? Отражаются ли эти столкновения в вашей музыке?

— Мне кажется, что боль за своё поколение свойственна всем эмпатам вне зависимости от временного контекста. Такие стимулирующие чувства — отличная мотивация, а большинство творчески ориентированных людей — это как раз эмпаты, ищущие мотивации. Немудрено, что барьеры, существующие всегда и везде, вызывают современное поколение на конфликт, побуждают к борьбе, в том числе внутренней. На этой грани получается весьма продуктивное напряжение.

— Композиции VOSMOY опираются прежде всего на традиционные направления и стили: блюз, гаражный рок, нойз. Что в современной музыке заслуживает внимания и, возможно, влияет на вашу индивидуальную манеру?

— В современной музыке важен процесс переосмысления. Мы в группе в основном коллажируем, так что этот процесс переосмысления оказывает на нас влияние. Мне кажется, что заслуживает внимания также любая попытка создать пространство, в котором люди будут переживать музыку. Речь идёт о попытке делать музыку пространством, а не объектом, занимающим это пространство.

— Вас часто сравнивают с культовыми музыкантами, от Курта Кобейна до (почему-то) Мэттью Беллами. Как вы относитесь к таким аналогиям: расцениваете их как положительный стимул или, напротив, стараетесь избегать?

— Не думаю, что это хороший стимул, и смысла в подобных сравнениях не вижу: такие ассоциации не точны. Но механизм поиска и необходимость классификации мне понятны.

— Какое место занимает личная харизма в творчестве музыканта? Может ли она, на ваш взгляд, компенсировать недостатки вроде слабой техники или отсутствия ярких художественных подходов?

— Я считаю, что харизма — это свирепая уверенность, даже вера, если не в правильность действий, то в правду пути того пассажира, который «надел» эту харизму. В каждом его слове и жесте угадывается эта вера, что, несомненно, подкупает остальных. Подкупает осязаемостью реальности, в которой харизматик пребывает, красотой его идеалов, высотой полёта души. С такой уверенностью можно даже баб бить, что и говорить про отсутствие художественных подходов.

— Ваши выступления выглядят очень насыщенными по эмоциональной отдаче. Что помогает восстанавливаться после них? Были ли вы когда-нибудь близки к внутреннему выгоранию?

— Не помню каких-то эмоциональных сложностей. Физически, бывает, устаёшь, если график насыщенный. Восстанавливаться мне очень просто в кругу близких. А вот что понимать под выгоранием, ума не приложу.

— Может ли окружение, будь то студия телеканала «Дождь», театр «Практика» или обычный бар, влиять на то, что вы делаете на сцене?

— Безусловно. В нашей антиконцепции это будто зашифровано. Допустим, у нас есть программа, с которой мы будем играть ближайшие 10 концертов. Каждый концерт может и должен стать уникальным, и делает его таковым исключительно окружение.

Вот люди ютятся у бара и тонут в дальних углах, не показывая глаз, а вот люди залезают на сцену, обливая себя бензином, бьют охрану… Совершенно разные концерты получатся, так ведь?

И мы, будучи на сцене, неизбежно реагируем на среду. Конечно, можно с остервенением и у костра под ёлочкой спеть, только тихо. Однако музыка, которая не может быть исполнена вне сформулированного контекста, заведомо концептуальна.

— Недавно накануне выступления в Перми вы потеряли паспорт. К счастью, он быстро нашёлся, и концерт состоялся. История кажется вполне житейской, но тот факт, что с вами она произошла во время тура, несколько повышает ставки. Что или кто обычно помогает вам справляться с такими ситуациями?

— Добрые люди и любовь к загадкам. Мне по жизни невероятно везёт на то и на другое.

— Есть ли обстоятельства, которые могли бы побудить вас оставить музыку?

— Я думаю, их миллион, но в борьбе с ними, должно быть, кроется ключ к творческой потенции.