Зося Родкевич: Я первый раз пошла на митинг без камеры
Режиссёр фильма о Борисе Немцове рассказывает, что побудило её сделать эту работу
В апреле на пермские экраны выходит документальный фильм «Мой друг Борис Немцов». Режиссёр Зося Родкевич снимала известного политика три года, поначалу и не зная, что из случайных съёмок соберёт потом целый фильм. Вперемешку с митингами, купанием в проруби, поиском футболки и разговорами со случайными прохожими и друзьями камера фиксирует картины русской жизни того времени, которое запечатлено в фильмах «Зима, уходи!» и «Срок. Начало большой истории» — других видных работах с участием Зоси Родкевич. Времени, которое оборвалось на Москворецком мосту 28 февраля 2015 года. Юная Зося говорит об этом быстро и по-честному просто, как близким людям рассказывают о хороших друзьях.
— Зося, это правда, что вы практически случайно начали снимать фильм?
— Мотивом для периодических съёмок Немцова была работа в онлайн-проекте «Срок», превратившемся впоследствии в lenta.doc. Я снимала бойкие новостные ролики без авторского текста. За три года накопилось столько материала, что стало понятно: нужно делать фильм.
Снимать Немцова я к тому времени почти перестала, потому что осенью 2014 года уехала на три месяца в Норильск снимать для проекта Nоrilskfilm.com,
а потом переехала в Питер. И там я начала всё отсматривать отснятое. А пока я смотрела, произошло убийство. Вот тогда уже срочно нужно было делать кино, монтировать. Не в таком медленном режиме, как я работала до этого.
— В интервью вы говорили, что, когда начинали монтаж, ещё при жизни Бориса Немцова, у вас было несколько вариантов развития фильма. Вы тяготели к какому-то одному из них?
— Хотела его максимально раскрыть. Брала именно такие куски, по которым можно было бы его понять как человека. Может быть, я и не стала бы называть фильм так пафосно и там бы совсем не было истории наших дружеских отношений, просто весь мой материал снят под таким близким углом.
И как раз самые яркие эпизоды получаются там, где он на меня реагирует, советуется, подшучивает, гоняет.
Скорее всего, они бы в любом случае вошли в фильм. Только если бы это была картина, например, только про предвыборную кампанию, то они были бы как кружево.
— Вы несколько раз вполне конкретно говорили о своём стиле. Похоже, что речь не об эстетике?
— Я говорила о том, что я снимаю близкой камерой, которая может и раздражать зрителя. В фильме нет пейзажей, красоты и деталей, которые я тоже люблю и могу снимать. Просто поскольку материал особого рода, то я не переживаю, что в фильме недостаточно красот. С одной стороны, я всегда стараюсь быть включённой в процесс, а с другой — выключить своё мнение и просто остаться наблюдателем.
— Вы обошлись без оператора?
— Нас так учила Марина Разбежкина: режиссёр должен уметь всё сам — и снимать, и писать звук. Кроме того, невозможно представить, как бы я снимала «Мой друг Борис Немцов» с оператором. Возможно, поэтому фильм таким и получился. Хотя со звуком там полный шлак, потому что я только недавно научилась всё выстраивать.
— После убийства сложился определённый образ Бориса Немцова. Кажется, ваш фильм в какой-то мере работает на его десакрализацию, и в то же время в нём встречаются кадры, которые в кинотрадиции обычно используют для возвышения героя. Почему вы решили их оставить?
— На самом деле я очень переживала, как отреагируют зрители, ещё когда был первый показ на «Артдокфесте». Мне казалось, люди скажут: «Зачем ты его таким показываешь?! Это же наш символ...» У меня же не было цели десакрализации. Я не думала: вот здесь я буду его возвышать, а здесь разоблачать. Есть энергетически заряженные кадры: где он во время митинга что-то говорит на фоне неба, а здесь он уже ныряет в прорубь и смеётся, треплет Илью Яшина за щёку.
А на тему, о которой вы говорите, у меня были переживания уже после монтажа. Что бы мне ни говорили мои учителя... А они тоже говорили разное. Например, про то, что некоторые не смогут соотнести показанного мной Немцова со своими представлениями о сакральном герое-символе. Марина Разбежкина говорила, что нужно быть осторожнее, увеличивать монологовую часть, потому что он здесь не в самом привлекательном виде и зритель может этого не простить. Александр Расторгуев говорил, что фильм, наоборот, нужно делать более наглым, «рубить» там всех, не прятаться и не стесняться.
Как-то был случай, ко мне подошла женщина и сказала, что Борис Немцов был губернатором в её городе, что я его показываю бабником, а он совсем не такой.
В то же время многие говорят, что после просмотра с ним буквально познакомились.
— Это убийство было очень громким. И естественно, многие друзья Бориса Немцова захотят опубликовать воспоминания. Вы не боялись попасть в такую волну мейнстрима?
— Я хотела, чтобы этот фильм вышел первым, потому что понимала: о Немцове будет много фильмов, в том числе и журналистских работ. Мой фильм уникален углом близости к герою — Немцова так никто не снимал. Обычно это были фильмы о его прошлом, а у меня есть только настоящее.
— Ещё вы как-то говорили, что начали его подкалывать по поводу возраста, чтобы его раскрыть, а он как-то очень болезненно это воспринял...
— Да, просто когда я начинаю снимать человека, нужно же найти то, что его откроет для камеры. Я подумала, что так прокатит, а он вообще расстроился и не хотел общаться. Но потом выяснилось, что его нужно не то что хвалить, а, скорее, говорить комплименты. Но невозможно же честно вместе существовать и постоянно нахваливать человека.
Поэтому, мне кажется, очень быстро наше общение стало откровенным и честным. Как, например, в эпизоде, где он спрашивает, нравится ли мне плакат.
Уже потом я позволяла себе говорить то, что думаю, валяться на ковре, если я устала на каких-нибудь дебатах, спорить, если не согласна. Я не обманывала никого.
— Может, в этих сложных отношениях с возрастом, в том, что он окружал себя молодыми людьми, было какое-то предчувствие?
— Я думала об этом. Мне кажется, молодые люди просто цеплялись за его энергию. Допустим, они только пришли в политику и ищут себе соратника-наставника. Тут как раз приходит большой, гогочущий, травящий байки Немцов, который собирает вокруг себя всех, как тут не присоединиться?
— Вы ходили на марш памяти?
— Да. Это было очень странно. Я первый раз пошла на митинг без камеры. Даже не знала, чем себя занять, начала смотреть на людей... Я же привыкла, что я выбираю какое-то лицо и начинаю снимать историю.
— А когда вы перестали снимать Немцова, вы продолжили общаться?
— Общались, но редко. Просто встречались на каком-нибудь событии. На похоронах Валерии Новодворской, например. Я прихожу снимать для проекта «Реальность» похороны и там встречаю его. Немного снимаю, потом мы просто болтаем или идём кофе пить.
— Кроме темы возраста у него были ещё какие-то похожие болезненные пункты?
— Его очень задевало, когда кто-то говорил: «Вы ничего не делали! Вы раньше поддерживали Путина, а теперь против него!», когда его осуждали за прошлое. Всё-таки он тогда был неоднозначной фигурой в политике.
— Почему вы решили снимать именно документальное кино?
— Когда я заканчивала школу, я просто решила, что буду снимать кино.
Я очень много смотрела, ходила по разным киноклубам. В какой-то момент ещё в школе у меня оказалась камера, и я начала снимать всё и везде. Я одновременно ходила и на курс игрового кино, и на документальное, но быстро поняла, что мне интересно заниматься только доком. Мне важно ловить действительность в кино — это физически доставляет мне удовольствие. Игровое кино — тоже интересно, но кажется, что я в этом не очень талантлива. Я не могу создать такой мир, чтобы в него верили. Может быть, так только пока, но работать с игровым ещё не хочется.
— А какое кино вы тогда смотрели?
— Я смотрела классику: Антониони, Бергмана, Годара. Сейчас смотрю всё подряд. Последнее, что мне понравилось, — «Страна ОЗ» Василия Сигарева, «Брат Дэян» Бакура Бакурадзе. Раньше я думала, что у меня есть периоды, когда не хочется смотреть кино, но сейчас не могу так сказать. Это полезно. Иногда даже физически тянет. Особенно много смотрю на фестивалях, хотя это и тяжеловато.
— Вы сейчас что-то ещё снимаете?
— Сейчас я заканчиваю один коллективный проект. Снимаю про многодетную семью и мальчика из детского дома.
— Это не связано с политикой?
— Слава Богу, нет! Я сегодня не могла уснуть, всё перебирала, что я по-настоящему хочу дальше делать. Но снимать что-то связанное с политикой больше не хочу. Если посмотреть на мои фильмы — и «Зима, уходи!», и «Срок. Начало большой истории», и «Мой друг Борис Немцов» — всё про политику.
— Случайно так получалось?
— Случайно, и это очень меня расстраивает. Политика кажется мне грязной стороной жизни. Похоже, я немного промахнулась с тем, что в фильме нет ничего, кроме Немцова. Если бы я сейчас это снимала, то пустила бы больше воздуха, города бы снимала.
— До знакомства вы вдавались в подробности его политической карьеры?
— Нет. Мы играли с моим парнем в «Театр.doc» спектакль про Никиту Тихонова и Евгению Хасис, вот тогда я впервые оказалась с Немцовым в одном пространстве. Он там раздавал свои книжки. Никто же не предполагал тогда, что я буду его снимать, поэтому мне было неинтересно, что у него за карьера. Кажется, я в «Википедию»-то о нём посмотреть полезла в первый раз во время монтажа, чтобы сделать информационные вставки (они не вошли). Мои воспоминания и так трансформировались. Столько раз я посмотрела материалы и сам фильм, что они поблёкли. Наверное, он бы обиделся, что я сейчас не читаю его книг. Вот Илья Яшин обижается на то, что я не читаю его Facebook.
— Вы сейчас общаетесь?
— Да, я снимала его доклад про Кадырова, например. Мы не совсем друзья, просто встречаемся по каким-то поводам: фильм, его доклад или марш памяти Бориса Немцова... Раньше Яшина я недолюбливала и считала занудой. А недавно всё-таки прониклась.
— Вы же находитесь внутри либерального круга...
— Не по своей воле. Это просто вектор работы.
— У вас как-то менялось восприятие этих людей?
— Я разочаровалась. Как довольно протестный человек, я интересовалась политикой ещё со школы, ходила на «Марши несогласных». А когда мы начали снимать «Зима, уходи!» и «Срок», стало казаться, что нет нормальных людей, что все или сумасшедшие, или зануды.
— На самом деле, после фильма «Зима, уходи!» появляется ощущение, что люди сходят с ума — и со стороны тех, кто митингует, и тех, кто их разгоняет.
— Я смотрела кадры моего друга Андрея Киселёва на следующий день после убийства Бориса с моста. Каждый восьмой там был сумасшедшим. Люди начинают кричать: «А где кровь?! Здесь не было убийства, если нет крови!», «Прощай, Борис! Здравствуй, Борис!»
В нашей русской жизни каждый восьмой, которого ты снимаешь, окажется психом.
— Вы не собираетесь представлять фильм в Перми?
— К сожалению, нет. Я бы очень хотела приехать. Но организаторы показов, увы, меня не приглашают. Меня давно влечёт Пермь, особенно интересно, что в Перми случилось после Марата Гельмана.
— В каких городах уже были показы?
— В Москве, Питере, Нижнем Новгороде, Ярославле, Тюмени, Екатеринбурге, Ижевске. Больше всего зрителей было в Москве, конечно. Но очень хороший показ прошёл в Ельцин-центре.
А в Тюмени плохо прокатили. Отзывы о фильме были ужасные. Люди писали, что они Немцова из фильма не узнали и не полюбили. Мне сказали потом, чтобы я не расстраивалась, потому что это были политические заказные статьи.
— Вы серьёзно всё читаете?
— Мне же интересно получить обратную связь. Более того, даже ребёнок, которого я сейчас снимаю, всё читает. Вводит в поисковике «Зося Родкевич» и читает.
— «Мой друг Борис Немцов» был вашим первым самостоятельным фильмом без соавторов?
— Как фильм, вызвавший резонанс, — да. Но у меня ещё был фильм «Временные дети».
— У вас такое постоянство интересов...
— Мне нравится снимать детей. Получается установить такой сокровенный контакт, который трогает и меняет тебя. Хотя странно получается — политика и дети. Это ведь две крайности практически...
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.