Юля Баталина

Юлия Баталина

редактор отдела культуры ИД «Компаньон»

Существует ли Пермь?

Культурологи обсудили город как «литературный топос»

Поделиться

Круглый стол «Город как место романа: литературные перспективы Перми», прошедший в библиотеке им. Горького 8 июня, был не слишком многолюдным, но представительным и очень живым. Редкий случай в практике проведения подобных мероприятий — пришли все заявленные спикеры, а также ещё целый пул пермских интеллектуалов.

Около двух часов гуманитарии различных «профилей» — литературоведы, краеведы, социологи, философы, культурологи, журналисты и писатели — с наслаждением обсуждали литературную Пермь, её славную историю и уникальные черты её «лица», а потом оказалось, что далеко не все специалисты считают, что Пермь состоялась как литературный топос — то есть место с определёнными характеристиками, которое существует в целом ряде не связанных друг с другом литературных произведений.

Началась встреча с подготовленной организатором и модератором круглого стола профессором Владимиром Абашевым презентации по истории вопроса. Судя по ней, классики XIX века считали, что Перми или вовсе нет, или это город-недоразумение. «Этой Перме не бывать супротив Екатеринбурху», — утверждал Дмитрий Мамин-Сибиряк, а Александр Герцен более сдержанно охарактеризовал город как «странное место» — определение, которое очень нравится Абашеву.

По мнению профессора, литературная Пермь всерьёз заявила о себе в 1970—1990-е годы — причём не в прозе, а в поэзии; произошла, по выражению Абашева, «лирическая вспашка темы», и этой «вспашкой» мы обязаны в первую очередь неистовому Виталию Кальпиди, в стихах которого содержится, например, строчка «Я налетел на Пермь, как на камень коса».

Пермскую лирическую тему подхватили в 1990-е Владимир Лаврентьев и Вячеслав Раков (участник круглого стола), которые стали «обживать» литературный топос, наделять его индивидуальными чертами. «Я — человек великого Компроса», — утверждает Лаврентьев, а Раков пытается найти философское определение Перми, и получается мрачновато:

Что же ты, Пермь, человечья нора,
Так ненадолго тепла надышала?
Снова ты не просыхаешь с утра
И о своих не печёшься нимало.

«Лирика открыла Пермь в мифогенное пространство», — утверждает Владимир Абашев. Для учёного чрезвычайно важно, что в поэзии 1970—1990-х годов Пермь присутствует и как город, и как экзистенциальная проблема. В качестве иллюстрации он цитирует Кальпиди:

«При чём же Пермь?» —
вы спросите, моргая.
Моргну быстрее вас:
«Действительно, при чём?
При том! Как в землю плюнь,
соври о ней безбожно
и: через год-другой заколосится речь;
попомните меня, что Пермь введёт таможню
у кладбища, когда гуськом
пойдёт прилечь туда народ».

С 2000-х годов эстафету подхватили прозаики. Леонид Юзефович, который очень любит помещать действие своих исторических романов в Пермь, пишет в «Казарозе» (по мнению Абашева, книге недооценённой): «Кама надвинулась рвущим сердце тёмным простором», и с тех пор преодоление Камы — устойчивый мотив и важная метафора для всех, кто пишет о Перми.

Новые качества топосу придал Алексей Иванов в романе «Географ глобус пропил», где, в частности, сказано: «Живём мы посреди континента, а здесь (на берегу Камы — ред.) ощущаем себя на краю земли». Этот парадокс — город посреди континента одновременно является городом на краю земли — Абашев считает большой находкой Иванова.

Популярный в начале 2000-х годов писатель-фантаст Дмитрий Скирюк в книге «Блюз чёрной собаки» (2006) открыл для литературы «подземную Пермь» — пространство, которое в реальности не существует, но активно действует в литературе, как бы компенсируя фактический недостаток подземных ходов и катакомб, которые в приличном городе должны быть. «У каждого города кроме башен есть катакомбы, в которых живут годзиллы, — говорит Абашев. — Скирюк достраивает подземную Пермь, которой в реальности нет».

У Скирюка Пермь — «страшный, призрачный, возникший ниоткуда город», и здесь литературовед видит перекличку с романом «Город на Стиксе» участницы круглого стола Натальи Земсковой, которая между тем Скирюка не читала: у неё хоть и нет подземелья в буквальном смысле, вовсю действуют хтонические силы, и вообще город буквально стоит на Стиксе (исторический факт: так называется речка, протекающая вдоль Егошихинского кладбища).

Важной вехой в построении литературной Перми Абашев называет книгу «пламенного и прекрасного» Александра Проханова «Человек со звезды», которая рассказывает о том, как в Перми сражаются силы мирового зла в лице «красных человечков» и силы мирового света в лице «пермских богов», а Никола Можайский рубится мечом, как в заправском блокбастере. «Проханов был в Перми недолго, но создал блестящий конспект пермской идентичности», — считает Абашев.

Последним на сегодня и очень важным этапом в разработке пермского топоса учёный назвал выход в 2013 году книг «Другая следующая жизнь» Светланы Федотовой и «Город на Стиксе» Натальи Земсковой. Обе писательницы пришли на круглый стол, активно участвовали в обсуждении темы и делились творческими планами.

«Словарь есть, необходим только синтаксис», — так охарактеризовал Абашев нынешнее состояние пермского литературного топоса. Иными словами: есть определённый набор черт, характеризующих литературную Пермь независимо от того, кто именно и в какой именно книге её описывает. При этом литературная Пермь не полностью идентична реальной Перми.

В живом обсуждении, последовавшем за презентацией, профессор Пермского филиала НИУ ВШЭ Вячеслав Раков предложил определить, что же способствует превращению реального города в литературный топос: разнообразный ландшафт с достопримечательностями, богатая история, насыщенная культурная, политическая и социальная жизнь или что-то иное? Сам Раков считает, что главное — это человеческий капитал, потому что литературное освоение места вторично: оно следует за его культурно-символическим освоением. «Человек — символическое животное», — цитирует Раков немецкого философа Эрнста Кассирера. Культурная человеческая масса должна создать связанные с местностью архетипы, и это уже делает возможным литературное освоение.

Раков поддерживает мысль Абашева о «литературном переломе» 1990-х годов: «До этого Пермь была лишена регионального сознания», — считает он.

Причину «перелома» он видит в ослаблении влияния федерального центра.

«В России очень важна дистанция между центром и провинцией. Россия — большая! Центр активно колонизирует свои окрестности, там литературная «вспашка» прошла глубоко, там появился целый «пояс» литературных усадеб: Тарханы, Болдино, Ясная Поляна, Михайловское. Многие топонимы здесь стали литературными, вплоть до Одессы и Кавказа. Литературный топос там сформировался ещё в XIX веке. А Урал находится во втором литературном поясе, где не было «дворянских гнёзд».

Перспективы уральской литературы Раков видит не в том, чтобы освоить московский стиль, а в том, чтобы искать собственную специфику: «Мы только-только с подачи Алексея Иванова освоили горнозаводскую тему, но тема старообрядчества ещё остаётся неосвоенной».

Многим понравилась раковская идея «литературного сепаратизма», создания особого регионального варианта российской литературы.

Профессор ПГГПУ Марина Абашева назвала ещё одну причину того, что Пермь становится местом действия романов лишь в последнее время: по её мнению, «роман рождается из разноречия», в нашем случае — из «беспорядков «культурной революции»: «Культурная революция» насильно столкнула мировоззрения, а когда живут разные языки, и наступает роман».

Её поддержала Наталья Земскова: «События 2010-х годов — «культурная революция» — усложнили локус, создали в нём новые полюсы, новые мотивы. Это надо поддерживать!»

Модератор круглого стола обратил внимание участников на то, что в книгах о Перми обязательно присутствуют мистические мотивы: «Мистическая Пермь — это ответ на рационализм Москвы? Это мода, жанр, местная мотивика?»

И вот здесь мнения собравшихся разделились. «Это стереотип», — считает доцент ПГГПУ Олег Лысенко. «Это мода», — уверен профессор ПГАИК Олег Лейбович. «В постмодернизме город становится тайной для автора и героя, — оригинально сформулировала свой писательский принцип Наталья Земскова. — Мистика — часть постмодернистского дискурса».

Светлана Федотова считает, что для рассуждений об «особом региональном варианте российской литературы» надо получше знать литературу других российских регионов. «Мне недавно дали ссылку на литературный журнал «Дальний Восток» — там шикарные авторы!» — делится открытием писательница. По словам Федотовой, российские литературные процессы напоминают пермскую транспортную сеть: есть автобусы из Закамска в центр и с Гайвы в центр, но нет транспорта из Закамска на Гайву. Так и в литературе: все знают литературу центра, но не знают литературу других регионов.

Владимир Абашев возразил, что он знает провинциальную литературу неплохо, и, по его мнению, на общем фоне Пермь заметно выделяется: «Авторефлексия у Перми выше среднего. Выше, чем, например, у Екатеринбурга, особенно в поэзии».

Та же Светлана Федотова внесла в обсуждение мотив, который стал наиболее спорным: по её словам, для создания литературного города нужен гений — так Шекспир из захолустного итальянского городка, в котором и сам-то не бывал, создал Верону Ромео и Джульетты.

Олег Лейбович ту же мысль высказал гораздо более категорично: «Региональная проза была в советское время и есть сейчас, но в ней всё вторично — сюжеты, художественные приёмы, язык. Самые яркие произведения о Молотове создали писатели, бывшие здесь в эвакуации: Вера Панова с «Кружилихой», Юрий Тынянов с «Гражданином Очёром», Вениамин Каверин с «Двумя капитанами». Но в литературу Молотов не вошёл. В Перми всегда был очень тонкий слой художественной интеллигенции — не только круг писателей, но и круг читателей. Поэтому Перми на литературной карте не было и нет!»

Правда, тут же сам себя поправил: напомнил о Нине Горлановой, которая вот уже 30 лет пишет о Перми, забывая порой менять фамилии прототипов своих персонажей с настоящих на вымышленные, об Алексее Иванове и о Викторе Астафьеве с «Печальным детективом». Но пояснил, что эти исключения не отменяют общее правило: «Их читают не потому, что они из Перми, а потому, что они хорошие писатели. И «прорыв 2000-х» я бы вхождением в литературу не назвал. А у Юзефовича или Пастернака можно Пермь поменять на Екатеринбург — и ничего не изменится».

Владимир Абашев, разумеется, возразил: «Попробуйте у Достоевского заменить Петербург на Москву — не получится: это другой литературный топос. Пермь только начинает жить как литературный топос, в русскую литературу транслируется матрица этого места. В Екатеринбурге матрица другая: там силы света не борются с силами зла. Пермь как топос ещё не вполне сформировалась, но уже воспринимается».

Олег Лысенко и Олег Лейбович настаивали на том, что для полноценного формирования Перми как литературного топоса необходим мощный демиург. «Нужны литераторы, способные отстраниться от краеведения и создать самостоятельный литературный текст. Пока они идут за историей, за краеведением, Пермь литературным топосом не будет», — считает Лейбович.

Разумеется, во время разговора вспомнили о том, что литература — мощный туристический аттрактор. Упомянули Москву Булгакова, Рим и Париж Дэна Брауна, где успешно водят экскурсии по местам действия популярных романов.

«Перми тоже не мешало бы упаковать себя в удобочитаемый формат, — считает Олег Лысенко. — В образ города можно играть, но жители должны быть к этому готовы. Одесса — это, конечно, Бабель, но образ Одессы для туриста создаётся тогда, когда продавщица — скорее всего, никакая не одесситка, а приезжая — начинает говорить с покупателями на «одесском» диалекте. Исчезает разрыв между литературой и реальностью!»

Итоги круглого стола сформулировал Вячеслав Раков: «Олег Леонидович (Лейбович — ред.) говорит, что Пермь так и не стала литературным топосом, что мы всё ещё герметично закрытая консервная банка. Олег Владиславович (Лысенко — ред.) его поддерживает. А Владимир Васильевич (Абашев — ред.) говорит, что мы не плетёмся в хвосте краеведения.

У нас есть Алексей Иванов — это уже произошло!»

Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.

Поделиться