ТАК ГОВОРИЛ МАКИАВЕЛЛИ

ЗАГАДОЧНОСТЬ ОТКРОВЕННОСТИ

Нет в истории политической мысли фигуры более известной, более притягательной и одновременно отталкивающей, чем уроженец Флоренции Никколо Макиавелли (1469-1527).

Он удостоился редкой, правда, в данном конкретном случае сомнительной, чести: его имя стало нарицательным и на его основе возникло понятие "макиавеллизм". Им пользуются для того, чтобы обвинить своего политического противника в вероломстве, коварстве, аморальности. История убедительно свидетельствует о том, что громче всех флорентийца обычно поносили те, кто наиболее последовательно руководствовался его наставлениями.

Надо сказать, что в них не было ничего необычного, кроме той откровенности, с какой они предлагались автором. Весомость им придавало то обстоятельство, что Макиавелли представал в качестве исследователя (отнюдь не бесстрастного), чьи суждения опирались на конкретный исторический материал, очищенный от мифологических наслоений и всякого рода прикрас. Парадокс, однако, заключается в том, что творчество откровенного и четко выражавшего свои мысли автора породило разнообразные, нередко взаимоисключающие интерпретации.

Причин тому много. Кроме вполне очевидных, собственно политических, есть и другие, залегающие глубже. При внешней простоте и вразумительности стиля суждения флорентийца отличаются подлинно латинской емкостью и содержательным наполнением. Разносторонне одаренный человек, Макиавелли предстает не только мыслителем и исследователем, но также и художником. Недаром он относится к плеяде титанов Возрождения. Нельзя сбрасывать со счетов присутствия в его произведениях игрового момента, стремления к эпатажу публики. В трудах его нашли выход горечь и разочарование из-за недостаточной востребованности того огромного потенциала, который он в себе ощущал.

Отсюда - неисчерпаемый подтекст его трактатов. Его расколдовывают уже почти пять столетий. Творчество флорентийского мыслителя, мечтавшего о великих политических и военных свершениях, привлекало и привлекает внимание множества интерпретаторов, в том числе и выдающихся. У каждого из них свое видение, свой собственный образ Макиавелли. Нередко они самовыражались, вышивая свои интеллектуальные узоры по канве флорентийца. До сих пор его произведения остаются полем битвы, на котором сталкиваются различные политические взгляды и интересы.

По логике вещей, Макиавелли просто должен был родиться там, где он родился: "нигде в Италии не сменилось большего числа конституций, нигде не было столь ожесточенной социальной и политической борьбы и нигде не выдвигалось столько бесполезных рецептов для спасения родины, как во Флоренции. Можно сказать, что Флоренция была своего рода лабораторией политического опыта". Так писал известный отечественный историк Е. А. Косминский.

Макиавелли принадлежал к древнему, но небогатому дворянскому роду. С 1498 по 1512 годы он находился на службе Флорентийской республики. Ему довольно скоро стали доверять деликатные дипломатические миссии. В ходе их выполнения Макиавелли довелось встречаться с французским королем Людовиком XII, императором Священной Римской империи Максимилианом I, папами Александром VI и Юлием II, а также и с другими видными фигурами итальянской и европейской политической сцены.

Италия тогда была не столько политическим, сколько географическим понятием. Множество разнокалиберных итальянских государств давно утратили чувство национального единства. Завоевать Апеннинский полуостров стремились Франция и Испания. Итальянским монархиям и республикам приходилось лавировать между могущественными державами.

Успешно защищая интересы своей "малой родины", Макиавелли мечтал о том, чтобы его "большая родина" Италия встала в один ряд с Францией и Испанией. Он пристально вглядывался в итальянских государственных мужей в надежде найти среди них того, кто был бы способен решить такую великую историческую задачу, готов был стать его советником.

Некоторое время ему казалось, что на это способен сын папы Александра VI Чезаре Борджиа (1474-1507). С ним Макиавелли общался непосредственно и высоко ценил его храбрость, решительность, способность ради достижения цели преступить через любые моральные нормы. Его образ возникал перед флорентийцем, когда он писал свою самую знаменитую книгу "Государь". Но Чезаре к тому времени уже не было в живых. Великая задача оказалась ему не под силу.

Взяться за перо Макиавелли побудили печальные обстоятельства. После очередного возвращения к власти династии Медичи в 1512 году он побывал в тюрьме, затем подвергся опале. Написанный в 1513 году трактат "Государь" был посвящен Лоренцо Медичи. Его Макиавелли призывал свершить то, что не удалось Чезаре Борджиа. Обращаясь к правителю Флоренции опальный политик, видимо, надеялся получить прощение.

Ради "Государя" Макиавелли отвлекся на время от другого своего труда - "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия", над которым он работал с 1513 по 1517 годы. Тоненький томик "Государя" отбрасывал такую широкую тень, что она полностью затмила объемистые "Рассуждения...". Нередко эти две книги противопоставляются одна другой, хотя скорее они дополняют друг друга. Перу Макиавелли принадлежат также написанная по заказу папы Клемента VII "История Флоренции" (1525), трактат "О военном искусстве" (1520) и несколько художественных произведений.

У него были возможности устроить судьбу: стать секретарем кардинала Колонна, поступить на французскую службу, но он не покинул родной город. В 1526 году оказались востребованными военные познания Макиавелли. На него были возложены обязанности по укреплению Флоренции в связи с испанской угрозой, однако его усилия оказались тщетными. В 1527 году Медичи опять свергнуты. Макиавелли попытался вернуться на свою прежнюю скромную республиканскую должность секретаря Совета десяти, но был безжалостно забаллотирован на Большом Совете: за него проголосовали 12 человек, а 555 - против. Саркастичный вольнодумец имел слишком много врагов.

Книги Макиавелли увидели свет после его смерти в 1532 году и уже в 1559 году попали в Индекс запрещенных книг, составленный Ватиканом. Так, кардиналу Реджинальду Полу мерещилось, что "Государь" написан рукой сатаны.

Вклад флорентийца в развитие политической мысли лучше виден с большой дистанции. У него были основания сравнивать себя с первооткрывателями новых континентов. "По завистливости человеческой природы, - писал он, - открытие новых систем и истин было всегда так же опасно, как открытие новых вод и земель, потому что люди более склонны порицать, чем хвалить чужие поступки". Здесь явно угадывается параллель между Макиавелли и Колумбом.

Открытие мыслителя заключалось в рассмотрении политики и как отдельного континента, и как автономной сферы человеческой деятельности. Дело не в том, что он будто бы отделил политику от морали. В духе нового времени, одним из провозвестников которого он был, флорентиец секуляризировал и политику, и мораль, т. е. высвободил их от религиозных покровов, заговорил о политике на ее собственном языке, используя ее собственные категории. Подход его к политической жизни отличался рациональностью, трезвым учетом соотношения сил, глубоким проникновением в мотивацию поведения верхов и низов. "Его политическая объективность порой ужасает своей откровенностью", - отмечал знаменитый швейцарский историк Якоб Буркхард. Но как раз обезоруживающая откровенность автора "Государя" подталкивала к тому, чтобы искать в его афористичных фразах потаенный смысл.

НАСТАВЛЕНИЕ ТИРАНАМ?

Именно так истолковывался многими "Государь". Между тем ключ к трактату содержится в последней его главе "Призыв овладеть Италией и освободить ее из рук варваров". С ним Макиавелли обращается к Лоренцо Медичи. Каких только он ни приводит аргументов, чтобы придать решимости правителю Флоренции. Скептик и рационалист Макиавелли ссылается даже на "необычайные, беспримерные знамения Божьи; море расступилось, скала источала воду, манна небесная выпала на землю: все совпало, пророча величие вашему дому". Конечно, опальный политик хотел заслужить благоволение государя, но в книге его нет и тени угодливости.

Начинает он с рассмотрения разных типов государств. Однако его рассуждения на эту тему не блещут оригинальностью. Основной смысл типологии в контексте "Государя" заключен в характеристике новых государств, "приобретаемых собственным оружием или доблестью". Как раз на это ориентирует гражданин Флоренции своего правителя, имея в виду создание "нового государства" - единой Италии.

Решаясь на великое дело, "человеку разумному надлежит избирать пути, проложенные величайшими людьми, и подражать наидостойнейшим, чтобы если не сравниться с ними в доблести, то хотя бы исполниться ее духа". Макиавелли полагал, что правом давать советы государю он обладает благодаря познаниям о деяниях великих людей, приобретенных им "многолетним опытом в делах настоящих и непрестанным изучением дел минувших". Как бы мимоходом мыслитель замечает: "Государю, который сам не обладает мудростью, бесполезно давать советы". Затем еще одна сентенция: "Об уме правителя первым делом судят по тому, каких людей он к себе приближает".

Хотя Макиавелли признается в том, что порой склоняется к общему мнению о всесилии судьбы, он, будучи человеком нового времени, не может примириться с подобным фаталистическим взглядом: "Ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину или около того она предоставляет самим людям". Из этого следует такой вывод: "Если государь всецело полагается на судьбу, он не может выстоять против ее ударов".

Основателям новых государств нужно рассчитывать прежде всего на собственную доблесть, а не ждать милостей фортуны. Говоря о тех, кто опирался на собственную доблесть (Моисей, Кир, Ромул, Тезей), Макиавелли подчеркивает, "что судьба послала им только случай, то есть снабдила материалом, которому можно было придать любую форму; не явись такой случай, доблесть их угасла бы, не найдя применения; не обладай они доблестью, тщетно явился бы случай".

Решающим фактором успеха является сила: "Вот почему все вооруженные пророки побеждали, а все безоружные гибли". Автор "Государя" мог в том наглядно убедиться, взирая на пожираемого пламенем костра пророка праведной жизни Джироламо Савонаролу, несколько лет правившего Флоренцией.

В зависимости от обстоятельств к успеху может привести и осторожный образ действий. Но в конечном счете "натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна - женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать - таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, - подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают".

В пример флорентийскому правителю Макиавелли ставит Чезаре Борджиа, герцога Валентино, хотя тому кроме личной доблести изрядно помогала судьба в лице его отца - папы Александра VI. Столько было в герцоге "яростной отваги и доблести, так хорошо умел он привлекать и устранять людей". "Чезаре Борджиа многие называли жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил и привел к повиновению", - оправдывает своего героя автор "Государя".

А вот его окончательный вердикт: "Обозревая действия герцога, я не нахожу, в чем можно было бы его упрекнуть ... имея великий замысел и высокую цель, он не мог действовать иначе: лишь преждевременная смерть Александра и собственная болезнь помешали ему осуществить намерение".

Для Макиавелли характерно основываться в своих умозаключениях на реальности: "Я предпочел следовать правде не воображаемой, а действительной - в отличие от тех многих, кто изобразил республики и государства, каких в действительности никто не знавал и не видывал. Надо исходить из того, что есть, а не из должного". Отвергающий действительное ради должного, "действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру". Отсюда и совет государю: "Приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности".

Вообще, все, в том числе и государи, стоящие выше остальных людей, обладают набором противоречивых качеств. Бывают государи щедрые и жадные, жестокие и сострадательные, честные и вероломные, твердые духом и малодушные, набожные и нечестивые и т. д. "Что может быть похвальнее для государя, нежели соединить в себе все лучшие из перечисленных качеств?" - задает риторический вопрос Макиавелли. На практике это невозможно. Главное препятствие - сама природа человека. О ней наставник государей не очень высокого мнения: "Люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость". Еще суровее такое суждение: "О людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива".

Правда, люди наполнены не только злом, им присущи и добродетели. "Но раз в силу своей природы человек не может иметь одни добродетели, ни неуклонно следовать им, то благоразумному государю, - дает совет Макиавелли, - следует избегать тех пороков, которые могут лишить его государства, от остальных же - воздерживаться по мере сил, но не более".

В отличие от большинства античных и средневековых мыслителей автор "Государя" делает упор на относительность моральных норм: "Пусть государи не боятся навлечь на себя обвинения в тех пороках, без которых трудно удержаться у власти, ибо, вдумавшись, мы найдем немало такого, что, на первый взгляд, кажется добродетелью, а в действительности пагубно для государя, и наоборот: выглядит как порок, а на деле доставляет государю благополучие и безопасность".

С этой точки зрения показательно отношение Макиавелли к вопросу о том, должен ли государь держать свое слово? В принципе он готов согласиться с моралистами: "Излишне говорить сколь похвальна в государе верность данному слову, прямодушие и неуклонная честность". Но такое благородное высоконравственное поведение чревато пагубными последствиями: "Мы знаем по опыту, что в наше время великие дела удавались лишь тем, кто не старался сдержать данное слово и умел, кого нужно, обвести вокруг пальца: такие государи в конечном счете преуспели куда больше, чем те, кто ставил на честность". Разумный правитель, настаивает Макиавелли, "не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание".

Макиавелли рекомендует государям брать за образец двух зверей - льва и лису: "Лев боится капканов, а лиса - волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков". В этих рассуждениях флорентийского мыслителя проглядывают контуры консервативной и либеральной политики будущего. Пока же при единовластном правлении они слиты в личности правителя, который должен в зависимости от ситуаций полагаться то на львиные, то на лисьи качества, то на кнут, то на пряник.

Важнейшей предпосылкой прочности власти, безусловно, являются успехи государя: "О действиях всех людей, а особенно государей, с которых в суде не спросишь, заключают по результату, поэтому пусть государи стараются сохранить власть и одержать победу".

Достойными или недостойными средствами достигается успех - это не имеет значения: "Чернь прельщается видимостью и успехом, в мире же нет ничего, кроме черни".

Интересно, что видимость и успех рассматриваются как однопорядковые явления. Политика теснейшим образом увязывается с пропагандой, политическая теория - с техникой и технологией власти. По мнению Макиавелли, государю нет надобности обладать обязательными в глазах масс добродетелями, "но есть прямая необходимость выглядеть обладающим ими". "Дерзну прибавить, - продолжает свою мысль наставник государей, - что обладать этими добродетелями и неуклонно им следовать вредно, тогда как выглядеть обладающим ими полезно".

Но было бы серьезной ошибкой воспринимать великого флорентийца лишь как циничного "имиджмейкера". К добродетелям он относится серьезно, не считает их противопоказанными государю. Ему, полагает Макиавелли, "надо являться в глазах людей сострадательным, верным слову, милостивым, искренним, благочестивым и быть таковым в самом деле (выделено - П. Р.), но внутренне надо сохранять готовность проявить и противоположные качества, если это окажется необходимо".

Реалист до мозга костей, Макиавелли призывает понять, "что государь, особенно новый, не может исполнять все то, за что людей почитают хорошими, так как ради сохранения государства он часто бывает вынужден идти против своего слова, против милосердия, доброты и благочестия". Только государственный интерес является для правителя достойным основанием, чтобы презреть добродетели. В конечном счете рецепт флорентийца сводится к следующему: "По возможности не удаляться от добра, но при надобности не чураться и зла".

Зло есть зло, и государь "должен бдительно следить, чтобы с языка не сорвалось слова, не исполненного пяти вышеназванных добродетелей. Пусть тем, кто его видит и слышит, он предстанет как само милосердие, верность, прямодушие, человечность и благочестие, особенно благочестие. Ибо люди большей частью судят по виду".

"Основой же власти во всех государствах ... служат хорошие законы и хорошее войско", - таков лейтмотив "Государя". Тот государь стяжает двойную славу, "кто создаст государство и укрепит его хорошими законами, хорошим войском и добрыми примерами; так же, как двойным позором покроет себя тот, кто, будучи рожден государем, по неразумению лишится власти".

ХВАЛА ДРЕВНЕРИМСКИМ ДОБРОДЕТЕЛЯМ

С учетом грандиозности задачи, встающей перед властителем, который рискнет взяться за создание единого итальянского государства, военный фактор обретает решающее значение: "Государь не должен иметь ни других помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме войны, военных установлений и военной науки, ибо война есть единственная обязанность, которую правитель не может возложить на другого". Далее следует фраза, которая вряд ли могла прийтись по вкусу адресату "Государя" и вообще любому наследственному правителю: "Военное искусство наделено такой силой, что позволяет не только удержать власть тому, кто рожден государем, но и достичь власти тому, кто родился простым смертным" (выделено - П. Р.).

Тем самым ставится под сомнение божественное происхождение и вообще божественный характер власти. Ведь ее не только получают в силу узаконенной традиции, но и добиваются собственной доблестью (virtu). Из этих рассуждений Макиавелли проглядывает представление о государе как военачальнике типа римских консулов или диктаторов, полководце, защищающем государственные интересы и общее благо.

И это неудивительно, если обратиться теперь к самому основательному труду флорентийского мыслителя, "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия". "В нем, - пишет Макиавелли, - я высказал все (выделено - П. Р.), что знаю и чему научился долгой практикой и постоянным изучением мирских дел". На сей раз автор посвятил книгу двум своим близким друзьям: "Я отступил от общего обычая писателей, непременно посвящающих свои труды какому-нибудь государю; ослепленные корыстью, они восхваляют его, приписывая ему всевозможные добродетели, тогда как должны бы были порицать его за гнусные пороки".

Читателю этой книги предельно реалистичный, не лишенный цинизма автор "Государя" может показаться чуть ли не идеалистом и моралистом. Макиавелли превозносит порядки и добродетели Древнего Рима, ставит их в пример и в укоризну развращенным современникам.

Не стоит, однако, упрекать его в том, что он отступил от объективности и реализма. Возвращение к порядкам древнеримского типа не казалось ему какой-то несбыточной мечтой. Подобно Полибию, он рассматривал исторический процесс как круговорот. Государствам и учреждениям свойственна тенденция в неизбежном процессе изменений возвращаться к истокам, к "коренному началу". "Всякая религия, всякая республика и государство, - убежден Макиавелли, - имеет в основании своем что-нибудь хорошее, потому что иначе не могли бы подняться и утвердиться".

Постепенно добрые начала извращаются, что влечет за собой нередко гибель государств и учреждений. Необходимы какие-то внешние или внутренние вызовы, чтобы возвратиться к началу. Макиавелли надеялся, что Италия тоже сможет вернуться к "коренному началу", заложенному Древним Римом.

"Умные люди, - утверждал он, - не случайно и не без основания имеют привычку говорить: чтобы знать, что должно случиться, достаточно проследить то, что было". Причина тому коренится в человеческой природе: "Изучая события настоящего и прошедших времен, мы находим, что во всех государствах и у всех народов существовали и существуют одни и те же стремления и страсти. Нетрудно поэтому выводить из внимательного исследования прошедших событий заключения о том, что предстоит в будущем или прибегать к тем же средствам, которые употреблялись древними".

Римская республика, бесспорно, - идеал Макиавелли. Однако это не идеал в платоновском смысле. Древнеримское государство - не плод воображения, а историческая реальность. Макиавелли готов принять упреки в том, что он, может быть, слишком восхваляет времена древних римлян и порицает современность. Ему нетрудно оправдаться: "Действительно, не будь тогдашние достоинства и нынешние пороки яснее солнца, я говорил бы более сдержанно".

Между "Государем" и "Рассуждениями..." проходит принципиальная граница. Если в первом случае речь идет о народе, успевшем основательно развратиться, то во втором - о народе еще неразвращенном. Описывая честность древних римлян, Макиавелли сетует, что "в наше время нельзя рассчитывать, чтобы могло быть что-нибудь доброе в такой развращенной стране, как Италия".

В анализе римских порядков первый политический мыслитель нового времени следует за Полибием. Как и древнегреческий историк, он объясняет совершенство римского государственного строя его смешанным характером. Мудрым законодателям было ясно, что даже правильные государственные формы имеют недостатки; поэтому они отдали предпочтение смешанной. Эта форма казалась им "прочнее и крепче, потому что, существуя вместе, монархия, аристократия и демократия могли бы удобнее наблюдать друг за другом". Очевидно, что Макиавелли не чужды идеи сдержек и противовесов, разделения властей.

Оригинальность флорентийца проявилась прежде всего в понимании динамики социально-политических процессов. Здесь явно слышен голос мыслителя нового времени: "В каждой республике всегда бывают два противоположных направления: одно - к пользе народа, другое - к выгодам высших классов; из этого разногласия вытекают все законы, издаваемые в интересах свободы". Так, раздоры между народом и сенатом в Риме послужили на пользу свободы и могущества республики. "Я нахожу, - развивал свою мысль Макиавелли, - что бранить несогласия между аристократией и народом - значит порицать первые причины свободы". Более того, "если бы Рим пожелал устранить причины смут, то вместе с тем устранил бы и причины своего возвышения. Если вглядеться получше, то как бывает во всех человеческих делах: никогда нельзя устранить одно неудобство, чтобы из этого не возникло другое".

В рисуемой флорентийцем картине взаимоотношений знати и плебса просвечивает мысль о том, что обеим сторонам нужно в той или иной мере считаться друг с другом. Иначе наступит черед тирании, которая возникает "от излишнего желания народа быть свободным и от излишнего желания аристократии властвовать".

СПАСЕНИЕ ГОСУДАРСТВА ВЫШЕ СПАСЕНИЯ ДУШИ

Через "Рассуждения..." контрапунктом проходит противопоставление "хорошо устроенной республики" и тирании. Причем Макиавелли не отождествляет тиранию с единовластием как таковым. Ведь Моисей, Ликург, Солон и другие основатели царств и республик "могли учредить законы, способствовавшие общему благу только потому, что присвоили себе единовластие". При своем в целом благосклонном отношении к народу Макиавелли считает, что "масса не способна учредить порядок потому только, что по различию мнений никак не может познать, что всего лучше".

"Сколь доблестны основатели республик или государств, столь же гнусны учредители тирании", - так звучит название X главы первой книги "Рассуждений...". По убеждению Макиавелли, "быть в отечестве своем лучше Сципионами, чем Цезарями". "Славой Цезаря не следует ослепляться, как бы ни расхваливали его писатели", - предостерегает мыслитель.

Консулы в Риме, в их числе и оба прославленных Сципиона, располагали огромной властью. Но они, как подчеркивает Макиавелли, "получали ее не наследственно, не интригами и не честолюбивым насилием, а по свободному выбору и потому были всегда люди самые лучшие". Их добродетелям, их силе духа и удаче Рим обязан своим долговечным процветанием. Когда эти граждане возглавляли армии, "величие души поднимало их выше государей".

Даже диктаторская власть была полезна Римской республике, поскольку "звание диктатора давалось законно, а не присваивалось произвольно". И назначался диктатор на строго ограниченный срок.

Диктатура всегда связана с чрезвычайными обстоятельствами, требующими соответствующих мер. Отношение Макиавелли к ним неоднозначное. Их необходимость неоспорима, особенно при учреждении государств и республик. Ни один умный человек, писал Макиавелли, не упрекнет мудрого учредителя, если тому придется прибегнуть к каким-нибудь чрезвычайным мерам. "Пусть обвиняют его поступки, лишь бы оправдывали результаты, и он всегда будет оправдан, если результаты окажутся хороши", - поучает флорентиец.

То же самое можно сказать и о назначаемых диктаторах. Но Макиавелли, даже будучи последовательным поборником государственного интереса, все-таки опасался "чрезвычайщины": "Вообще республика должна избегать таких обстоятельств, против которых нужно действовать чрезвычайными мерами. Ибо хотя бы чрезвычайные меры и помогали в этих случаях, однако пример их всегда действует вредно; когда позволяют себе нарушить законы в видах пользы, то потом немудрено уже, что найдутся и такие, которые нарушат их со злым умыслом".

Республиканскому устройству Макиавелли отдает предпочтение не только по сравнению с тиранией, но и с монархией: "Республика имеет больше жизненных элементов и пользуется большим счастьем, нежели монархия". В частности, и потому, что она обнаруживает большую гибкость, способность сообразовываться с обстоятельствами. Неспособные же к своевременным изменениям государства обречены на гибель.

Вместе с тем "республика не может существовать без достойных граждан и счастливо управляться без их помощи". Следовательно, она годится исключительно для неразвращенных народов. Если древние мыслители полагали, что мораль граждан зависит от формы государственного устройства, то у Макиавелли противоположное направление мысли: определяющим фактором является моральное состояние общества.

Там, где масса не развращена, где сохраняется равенство, - не может возникнуть монархия. Развращенное же общество "нельзя удержать в порядке одними законами; для этого нужна более действенная сила". Ее Макиавелли видит в монархии, которая благодаря своему могуществу может справиться с главным источником общественной порчи "непомерным честолюбием и развратом дворянства".

Выше не только дворянства, но и государей, Макиавелли ставит народ. Конечно, его представления о народе обязаны преимущественно флорентийскому опыту. Под народом подразумеваются прежде всего те, кого во Флоренции именовали "пополанами" (от popolo - народ): горожане, ремесленники, купцы. Макиавелли считает, что "народ всегда умнее, постояннее и рассудительнее государя". Говоря о нарушениях обязательств, он утверждает, "что народ менее впадает в это преступление, чем государь, и больше заслуживает доверия". Вообще, пороки масс - отражение пороков государя. Якоб Буркхард даже упрекал Макиавелли за неумеренную похвалу в адрес народа.

Однако надо учесть, что Макиавелли имел в виду свободный, наделенный чувством собственного достоинства, неразвращенный народ. Только с таким народом государство может достичь величия. "Опыт показывает, - говорит Макиавелли, - что государства приобретают могущество и богатства только в свободном состоянии". Достаточно вспомнить о том, какого величия достигли Афины, освободившиеся от тирании Писистрата. Еще выше взлетел Рим, избавившись от царей.

И это неудивительно, "потому что величие государств основывается не на частной выгоде, а на общем благосостоянии. Между тем общая польза, без сомнения, соблюдается только в республиках". Из того факта, что по сравнению с древностью значительно уменьшилось число республик, Макиавелли делает вывод: "Народы теперь меньше любят свободу, чем прежде".

Казалось бы, вот, наконец-то истинный Макиавелли - поборник свободы и демократии. Но такое заключение было бы слишком односторонним. Республика со свободным неразвращенным народом - не цель, а скорее средство, с помощью которого можно достигнуть величия, сравнимого с древнеримским.

Обе столь разные книги Макиавелли связывает один и тот же ключевой принцип, к родоначальникам которого относится автор "Государя" и "Рассуждений...". Имеется в виду принцип государственного интереса, понимаемого как общее и высшее благо. "Хороший гражданин, - провозглашает Макиавелли, - должен из любви к отечеству забывать частные оскорбления, нанесенные ему". Когда же встает вопрос, от которого зависит спасение государства, "не следует останавливаться ни перед какими соображениями справедливости или несправедливости, человечности или жестокости, славы или позора, но, отбросив всякие соображения, решиться на то, что спасает и поддерживает свободу". В данном же контексте понятие "свобода" совпадало с "величием короля" и "могуществом королевства". Спасение государства Макиавелли ставит выше спасения души.

* * *

Заканчивая этот очерк, автор должен признаться, что у него нет ощущения, будто удалось расставить точки над i. Достаточно взглянуть на портрет Макиавелли, на его улыбку, не менее загадочную, чем улыбка Джоконды, чтобы усомниться в возможности познать до дна творчество знаменитого сына Флоренции.