Иван Вырыпаев: «Красные человечки» — это хорошо, но слишком мало
Художественный руководитель театра «Практика» растолковал «Новому компаньону», где должно быть современное искусство, чем пермские зрители отличаются от нью-йоркских и кто такие провинциалы
В Перми недавно побывал с трёхдневными гастролями московский театр «Практика», которым руководит актёр, режиссёр, драматург Иван Вырыпаев — молодой человек из Иркутска, который покорил столицу, а затем и весь мир: создал в Москве два театра, женился на польской кинозвезде Каролине Грушке и сейчас совмещает работу в Москве с постановками и преподаванием в Варшаве и Кракове.
Виталий Кокшаров
— Театр «Практика» в Перми страшно популярен. Почему гастроли прошли в таком небольшом зале — «Сцена-Молот»?
— Мы вообще довольно популярный театр в России. У нас в фейсбуке 20 тыс. подписчиков, а у Большого театра — 10 тыс. Мы — московский городской театр, а зрители — из Владивостока, из Хабаровска... Правда, сами мы в провинцию ездим нечасто. Разве что на фестивали.
А что касается зала, то этот зал в «Сцене-Молот» очень похож на наш собственный. Он тоже небольшой, и мы не стремимся выходить на большую сцену, потому что хотим сохранить контакт со зрителем. От зала нельзя удаляться. У нас ведь не интеллектуальный театр, а эмоциональный.
Я как-то заглянул в зал, вижу: сидит Роман Абрамович, а рядом с ним — женщина-бухгалтер из Новосибирска (я запомнил, что из Новосибирска, потому что она именно так просила билет у администратора: «Я из Новосибирска приехала, простой бухгалтер...»). И тут же на ступеньках, на подушках — студенты, которым не хватило кресел в зале. И все они вместе, потому что наш театр обращается к чувствам зрителей.
К нам приходят не ради «культурного досуга», а ради содержания, которое понятно каждому.
— Пермь сегодня переживает откат после «культурной революции», которая вызвала много непримиримых споров. Символом этих противоречий стали «красные человечки», которые размещались в центре Перми, а сейчас оттуда изгнаны. Как вы думаете, что нужно для того, чтобы современное искусство стало понятным и лишилось эпатажного статуса?
— Чаще всего так называемое современное искусство не воспринимается из-за проблем эстетики. Если в искусстве есть живая энергия, настоящая жизнь, то оно будет пробиваться к сердцу зрителя. Но между сердцем зрителя и содержанием искусства стоит ещё орган восприятия. Человек видит сначала лишь форму, и, если эта форма слишком необычная, он не может пробиться к содержанию. Форма препятствует! Поэтому нужна просветительская программа. И это целая большая политика.
«Человечки» — это очень мало. Это, конечно, очень хорошо само по себе, но недостаточно. Современное искусство должно быть везде! Как это сделано, например, в Германии, где существуют огромные культурно-образовательные программы. Современное искусство не должно восприниматься как что-то отдельное от искусства вообще.
Это вообще парадокс, бессмыслица — «современное искусство»! Не должно быть такого понятия, потому что искусство может быть только современным. Вообще, всё может быть только современным. Мы ведь живём здесь и сейчас, в настоящий момент. Поэтому то, что мы воспринимаем, тоже существует здесь и сейчас — даже если создано было 300 лет назад. Чехов, Пушкин — это всё современное искусство.
Современность — не во времени создания пьесы, а в её контексте. В контакте со зрителем. В том, как мы подаём текст, как разговариваем, как обращаемся к зрителю.
Вот вы сейчас со мной разговор записываете на такую маленькую штучку... А несколько лет назад держали бы огромный микрофон! А ещё несколько лет назад записывали бы от руки. Но содержание разговора от этого не меняется. Меняется, развивается только внешняя, эстетическая часть. И это очень важно. Это — культура!
Виталий Кокшаров
— Вы сейчас работаете одновременно в Польше и в России, часто бываете в других странах. Как вам удаётся существовать одновременно в разных мирах?
— Сначала было тяжело, а в целом это очень изменило мою жизнь. Изменило мои взгляды на мир. Я понял, что мир един, я перестал быть человеком, живущим в России, или в Польше, или в России и Польше. Я стал жить на планете. Это так важно!
Вся эта ерунда с Украиной, все эти конфликты происходят от того, что мы здесь, в России, считаем, что мы — русский мир! В нас привита эта идея. А на самом деле мы — жители планеты. На самом деле мир — не русский, не немецкий, не польский, а просто планета Земля, на которой живут люди из разных регионов, с разными культурами, которые надо уважать, развивать, ценить прошлое, свои традиции... Но при этом, когда ты чувствуешь себя жителем планеты, для тебя все они — свои. Сегодня я здесь, разговариваю с вами, а завтра могу оказаться в Нью-Йорке и там тоже разговаривать с людьми, и они для меня такие же свои.
Вот меня здесь часто спрашивают: «И как вам пермский зритель?» Да никак! Пермский зритель — это просто человек, который пришёл на мой спектакль. В Нью-Йорке тоже будут люди, которые придут на мой спектакль. И они для меня ничем принципиально не отличаются от пермяков.
— Вы же провинциал по происхождению. Неужели вам удалось провинциала в себе полностью изжить? Вы сильно изменились, продвигаясь из Иркутска в Москву, а из Москвы — по всей планете?
— Провинциал — это клише, которое приклеивается, исходя из идеи, что есть центр и есть окраины. На самом деле, для сознания человека не так важно, живёт он в столице или в провинции. Он является провинциалом, только если сам себя им считает.
— Но у вас была «ломка» при переезде в Москву?
— Ну конечно! Конечно! Я так и не стал москвичом, ни в каком смысле. Я не думаю, что это мой город, мне всё время кажется, что я там временно.
Москва для меня сложный город. Вообще, Москва — очень сложный город! Конечно, мне там хорошо работается. Так получилось, что у меня в Москве есть кое-какие возможности. Поэтому я там. Но экологически, энергетически мне там трудно.
Это такой город... Очень страшный! Все туда приезжают с энергией неустроенности, хотят изменить свою жизнь, все толкаются локтями. Это город провинциалов. Кто в Москве не провинциал? Евгений Миронов, Олег Табаков, Олег Янковский, Чулпан Хаматова, Земфира — все приехали из провинции, кого ни возьми.
Я бы хотел как можно быстрее развалить эту систему. Для этого должны быть другие самостоятельные центры. Например, Пермь. Это рано или поздно произойдёт, этот процесс не остановить. У нас слишком большая страна. Она могла бы быть поменьше, могла бы состоять из 10 стран.
Я думаю, это будет происходить эволюционно, потому что сейчас Москва сосёт из всех городов ресурсы и энергию. Вот сейчас, например, продовольственные санкции. А в Москве опять всё хорошо! Магазины полные! Они уже придумали, как себя обеспечить. Всё как в советское время: приезжаешь в Москву и покупаешь конфеты, которых у нас в Иркутске никогда не было. Они опять выкрутятся — за счёт регионов.
Но в какой-то момент кто-нибудь перережет трубы... И что тогда Москва будет делать? Ведь Москва ничего не производит, она только продаёт. А здесь, в провинции, — все ресурсы. Здесь люди смогут без Москвы прожить, потому что здесь алюминий, нефть, калийные соли. И в один момент люди скажут: «Хватит, нам это всё надоело» — и перережут эту трубу.
Государство должно дать регионам больше автономии, но оно не даст, потому что боится потерять контроль. Это вообще большой, философский, геополитический вопрос. Если мы продолжим о нём говорить, меня могут обозвать... как-нибудь. Фашистом, например, или предателем.
— Вы собираетесь в ближайшее время снимать кино или будете продолжать заниматься только театром?
— А я недавно снял фильм. Он сейчас монтируется, делается компьютерная графика... Фильм называется «Спасение». Он о том, как католическая монашка приезжает в Тибет.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.