Одна, но пламенная страсть
Создатели огненных скульптур из Латвии о своём необычном увлечении и о Перми
Стихия огня всегда манила людей яркостью, неукротимостью, мощью. Для кого-то любовь к огню стала специальностью. Нет, речь пойдёт не о пожарных — они-то как раз огонь уничтожают. Есть совершенно противоположная профессия — создатели огненных шоу, инсталляций, за которыми закрепилось английское «фаерщики» (от англ. fire — огонь, пожар). Команда создателей огненных скульптур из Латвии уже второй раз приезжает в Прикамье на этно-ландшафтный фестиваль «Зов Пармы». Андрис Джигунс и Алексей Гейко — люди по-настоящему увлечённые. Неслучайно fire можно перевести ещё и как «пыл», «воодушевление», «страсть».
— Вы создатели огненных скульптур. Как появилось такое необычное увлечение?
Алексей: У нас есть друг, известный в Латвии скульптор Карлис Иле. В 2007 году он собрал друзей на праздник в небольшой латвийской деревушке. Местные жители дали кучу спиленных деревьев и сказали: «Сделайте что-нибудь!»
Получились самые разные штуки. Андрис, помню, сделал огромные огненные качели, кто-то изготовил шар, едущий по небу, мы с женой Карлиса — большой «стакан мартини». Всего было пять огненных скульптур. Всё сгорело совершенно хаотично. Тогда стало понятно, что можно работать с разными материалами и огнём. Жители той деревни дали нам возможность попробовать, что из всего этого может получиться.
Андрис: Потом несколько лет подряд мы делали в той деревушке огненный фестиваль. В округе все друг друга знали, и в конце концов на этот праздник стали съезжаться абсолютно все.
Алексей: С каждым годом мы выстраивали всё более сложные фигуры. Дошли до того, что двигалось всё. Драконы ходили, плавали по воде и плевались огнём, полполяны было обвешано кинетическими скульптурами. Это было наше самое большое мероприятие в Латвии, куда собралось 5000 человек.
— Если уж мы заговорили о фестивалях, не могу не спросить о «Зове Пармы», из-за которого вы в Перми нынче и оказались. Поделитесь впечатлениями о нём.
Андрис: В Латвии тоже проходят различные этнические фестивали. Но Латвия маленькая, и там всё поменьше. В России совершенно другие масштабы. «Зов Пармы» — это столько событий сразу! Разные мастерские, народные театры, танцевальные и другие мастер-классы, музыка... Всё очень и очень… Viss ir ļoti izteikts (переходит на латышский). Лёша, переведи!
Алексей (переводит): Здесь всё намного ярче выражено. Что можно сказать о «Зове Пармы»? Он зовёт! Вот уже второй год. Первый раз нас позвали в прошлом году, мы приехали. Второй раз — уже прилетели.
Андрис: Да, это то место, куда хочется приехать!
Алексей: Соглашусь с Андрисом: совершенно другие масштабы. Наши этнофестивали небольшие. А тут поляна площадью с хороший аэродром полна народу. Это больше 20 тыс. человек. И знаете, что интересно: в прошлом году, как сказать?.. было суровее как-то. В этот раз уже больше улыбающихся людей. Меньше мусора.
Я думаю, что такие события мало-помалу меняют сознание, приучают к тому, что фестиваль — это не место для злобы, пьянки, агрессии. В этом году у меня было немного больше времени, чтобы погулять, посмотреть фестивальный городок. Людям нужно больше любить и уважать свою землю. Она настолько прекрасна у вас!
— В этом году яркой финальной точкой фестиваля была ваша «Жар-птица». Огромная конструкция, которая горела и махала крыльями. Зрелище, конечно, незабываемое! Откроете секрет, за счёт чего, почему она двигалась?
Алексей: Ну как почему! Это наше ноу-хау. Она ожила и улетела. Вот и всё.
Я считаю, что эта птица на 100% сыграла, как должна была. Она была задумана для того, чтобы у человека вызвать чувство ностальгии, необъяснимой, щемящей тоски по чему-то прекрасному, недостижимому. Некоторые подходили к нам на следующий день и говорили: «Мы плакали, глядя на вашу летящую птицу. Не знаем почему, но плакали...»
У меня была похожая история. Когда-то, уж, наверное, лет 12 назад в Ригу пришла большая парусная регата. Это были 120 огромных парусников. Первыми пришли мексиканцы. Порт был ещё пуст. Они были так, по-мексикански, немного раздолбаистыми, подошли на приспущенных парусах, пришвартовались. На судне играла музыка, они знакомились с девушками. Я — в числе немногих рижан, поднявшихся к ним на борт.
И вот я стоял на корме, слушал незнакомую речь, и вдруг меня как пробило — я разревелся. Я понял, в один миг понял, что — всё! — больше не будет ни мечты, ни книг о матросах, в которые я верил; ни «Одиссеи капитана Блада»; никогда я не стану юнгой и не поплыву на вершине мачты через штормящие моря... Это был последний раз, когда я вот так, с пустого места, расплакался.
И здесь, на поляне «Зова Пармы», мне кажется, люди поймали то же настроение, почувствовали то, что мы хотели им передать, и тоже плакали...
Андрис: Всё это очень сложно на словах передать. То, что происходило тогда на поляне. То, что чувствовали все, кто наблюдал за полётом птицы.
— Да, это был очень яркий и высокий по эмоциональному подъёму момент. Но вопрос в другом: показалось, что была вначале какая-то заминка, птица загорелась не сразу. Или так оно и было задумано?
Алексей: Не было ни одной паузы, всё произошло так, как было задумано, мы даже хотели ещё немного потянуть время. Это очень интересный момент действа, когда люди замирают в ожидании: «Ну?! Полетит?! Не полетит?!» И тут птица немного шевелит крыльями, люди оживляются, но птица больше не движется, и все понимают: «Не! Не полетит! Что-то у них не получилось!»
Это саспенс! Это Хичкок! Понимаете?
И тут во всей этой общей напряжёнке птица тяжело-тяжело взмахивает своими огромными крыльями, всё ярче разгорается огонь, и вся поляна: «О-о-о-ой!» — у всех сердце уходит в пятки. Вот! Это то, что нам надо! Это то, для чего мы работали!
На это же работает и музыка. Она — очень важная составляющая всего действа. В этом году музыку подбирал звукорежиссёр Пермского дома народного творчества Серёжа Мисюрев. Он озвучивал и наш прошлогодний раскачивающийся огненный меч на «Зове Пармы», сделал всё, как надо. Мы долго втроём прослушивали сотни композиций и решили остановиться на советской музыке. Её сочинители умели трогать какие-то очень нужные струнки, те, что необходимы были и для нашей «Жар-птицы».
Когда обсуждали музыку, композицию Артемьева из кинофильма «Свой среди чужих» с соло на трубе решили не брать, уж больно часто она используется. И вот наш звукооператор за день до действия нам говорит, что «всё придумал, но не покажет». Мы, конечно, спрашиваем: «Как так?!» Но некогда было, замотались и не проверили. И вот то самое артемьевское соло на трубе мы услышали уже вместе со всеми на поляне, когда взлетала наша птица. И птица, и музыка сработали на 100%, так что в результате полполяны ушли зарёванными (смеётся).
— Насколько мы знаем, никаких репетиций у вас не бывает. Но совершенно неясно, как без предварительного просмотра, только на теоретических расчётах можно понять, как всё это будет двигаться?
Алексей: Если этим занимаешься уже восемь лет, то и без предварительных ласк знаешь реакцию...
Андрис: Если честно, до конца это не просчитать. Даже если идея повторяется, в каждой новой скульптуре она ведёт себя по-новому. Движение зависит от множества факторов, в частности, от материалов. Для каждого нового материала нужно заново всё рассчитывать.
— Как приходят мысли, что именно строить?
Андрис: Мы ставили для себя задачу, чтобы каждая новая скульптура двигалась по-другому. Птичка махала крыльями, меч раскачивался, были фигуры, которые катились по мосту и падали в озеро. Статические скульптуры тоже хороши, но гораздо интереснее кинетические.
Алексей: К тому же придумка может в любой момент измениться. Мы представляли себе совсем другую птицу, когда ехали в Пермь, а вышло лучше, чем мы задумали. Всегда «пляшем» от тех материалов, которые есть.
— Как реагируют на ваши огненные фигуры зрители?
Андрис: Бывают разные ситуации. Не так давно мы делали горящие латышские орнаменты. Получилось очень красиво. Но потом меня возмущённо спросили: «Как вы можете жечь национальный орнамент?!» Я ответил: «Огонь не уничтожитель!» Понимаете, он подчёркивает, оживляет… о, мой бедный русский язык!.. (снова переходит на латышский).
Алексей (переводит): Огонь высвечивает, подчёркивает форму, которая заложена в вещи. Это одна из четырёх стихий.
Андрис: Это очень большая энергия! Однажды я попросил своего 19-летнего сына поджечь скульптуру. Показал точки, где надо поджигать (это тоже знать надо). Он первый раз поджигал. Стоит с факелом и говорит: «Папа, это что-то!»
Алексей: Да, и вот здесь он «заглотил крючок». Теперь он наш. Будет заниматься огнём.
Андрис: Большинство людей относится к нашим огненным скульптурам очень хорошо. Людям нравится стихия огня. Многие удивляются, что мы по пять дней работаем, а потом свои труды за 15 минут сжигаем. Но это такая концентрация энергии!
Алексей: По сути, это квинтэссенция жизни. Так всё и происходит: ты что-то делаешь, чем-то занимаешься, а потом — бах! — цунами, ураган, и ничего нет. Надо всё начинать сначала. Поэтому всё надо делать, когда хочется, когда душа лежит и руки просят.
— И ещё — об отношениях, которые сегодня между нашими странами...
Алексей: Фигня какая-то!
— В общем, да. Не самый прекрасный период в отношениях. Как вас провожали в Россию? Вы ехали просто в командировку? Вы отправлялись в стан врага?
Алексей: Почему?! Очень хорошо отреагировали на нашу поездку. Понимаете, люди везде нормальные. Андрис, правда, отдувается здесь за всю Латвию. Его регулярно спрашивают: «А что ж вы русских-то так?!» Но я — как раз русский в Латвии. Могу сказать, что меня никто не притесняет, не обижает. Есть странные решения политиков. Так они везде есть. Есть 10% населения с очень узкими взглядами. Но такие 10% есть в каждой стране. У меня уже пять лет девушка-латышка, у нас с ней нет сложностей.
Андрис: У вас живут прекрасные люди. Когда я ехал в прошлом году на «Зов Пармы», можно сказать, ехал в Россию в первый раз, потому что до этого был здесь лет 20 назад. Я думал: «Русские — какие они?»
Алексей: Да, Андрису было немножко не по себе. Он насмотрелся телика, а в нём говорят разное...
Андрис: Сколько я общался с русскими людьми, латыши такие же. Эмоции. Перепады настроения. Всё то же самое. Но! У русских гораздо больше амплитуда (для наглядности сдержанный Андрис даже начал показывать руками, насколько больше). Ярче эмоции, чувства. Мне это очень нравится! У латышей всё потихонечку, понемножку. У русских — очень сильно. И это здорово!
Алексей: Тут люди быстрее на всё реагируют. Разговариваешь, как в большой теннис играешь. Нет пауз между шутками — вот как здесь общаются.
В этом году мы с Андрисом стали лучше понимать русский. У вас язык немножко отличается. Пожарные говорят: «Шает». Что такое «шает»? Оказывается, «тлеет»! Или вот девушка говорит: «Петенька! Ты моя шаешка!»
— Что такое «шаешка»?
Алексей: Пирожок такой...
— Шанежка!
Алексей: Оказывается, «шанежка»! (улыбается). В прошлый раз мы по 20 раз в день переспрашивали, что означают разные слова. В конце концов Андрису подарили специальный словарь.
Андрис: У вас есть такая книжка «По-пермски говоря».
— Тогда скажите что-нибудь по-пермски!
Андрис: А чё я могу? А чё это я-то?!
Алексей (с пермским акцентом): А я-то чё?! Нормально всё!
Что-то ещё пытаюсь вспомнить, но не могу.
— Помимо вас и зрителей на каждом вашем представлении есть ещё одна сторона — пожарная охрана. Как пожарные разных стран относятся к вашим огненным затеям?
Алексей: В Пермском крае лучше всех! Это единственное место, где не только приезжают, контролируют, заботятся, тушат, но и нам дают поработать. На вашей земле мы, огненные скульпторы, можем быть ещё и пожарными! Обычно как: нам бы только сжечь, им бы только потушить. А здесь нам дают здоровый пожарный рукав, и мы заливаем огонь. Я понимаю, почему становятся пожарными! Это такой кайф — что-то потушить!
Но и самим не надо быть дураками, поэтому к выбору места, ко всем нюансам нашей работы мы относимся очень внимательно и серьёзно.
— Резонный вопрос о технике безопасности...
Алексей: Зайду с другой стороны. Давно работаю в фаер-шоу, хорошо знаком со всеми коллегами, насколько мне известно, я — единственный, кто работает с бензином. Он по-настоящему горит на теле и периодически взрывается...
— То есть вы обливаетесь бензином?
Алексей: Я не обливаюсь бензином! Я с ним работаю! Он горит в два раза сильнее, чем любая другая жидкость, с которой работают коллеги. И народ, который смотрит шоу, как-то шестым чувством понимает, что здесь всё по-настоящему. Могу сказать, что в нашей работе, равно как вообще в жизни, просто не надо делать глупостей. Тогда ничего лишнего не сгорит, не взорвётся, не обрушится.
Андрис: Но вопрос-то, Лёша, был о технике безопасности... Мы строим так, чтобы всё крепко держалось. Не так давно у нас была ситуация, когда на площадке был сильный ветер. И до последнего момента мы не знали, будем жечь или нет. Учитывали направление ветра. Усиливали конструкции. И если бы ветер был в сторону зрителей, то не стали бы даже начинать.
— Есть какая-то затея, которую хочется воплотить?
Андрис: Есть, конечно. Но это очень утопическая идея. Представьте себе озеро, из которого выныривает горящий корабль. Но как это сделать, я не знаю...
Алексей: А я уже знаю!
— На закрытии фестиваля «Зов Пармы» были озвучены даты проведения следующего. Чего ждать от вашей команды на «Зове Пармы — 2015»?
Алексей: Это очень отдалённые сроки. Пока мы думаем над приглашением на фестиваль снежной и ледовой скульптуры «И снег, и лёд, и пламень» этой зимой.
Андрис: Если говорить о следующем «Зове Пармы», пока ясно одно — это будет такая скульптура, какой ещё не было.
Алексей Гейко. Более известен как Alesh Walker. Актёр. Снежный и ледовый скульптор. Призёр Кубка России по снежной скульптуре «Зимний Вернисаж». Создатель огненных скульптур и инсталляций. Профессиональный фаерщик. Участник этно-ландшафтного фестиваля «Зов Пармы». Живёт в Риге (Латвия).
Андрис Джигунс. Профессиональный керамист. Преподаватель художественной школы. Резчик по дереву. Снежный и ледовый скульптор. Создатель огненных скульптур и инсталляций. Участник этно-ландшафтного фестиваля «Зов Пармы». Живёт в городе Ергли (Латвия).
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.