«Общение с живой музыкой сродни религиозному ритуалу»
Французский дирижёр Виктор Авиат встретился с пермской оперной публикой
Ник Кари
Молодой маэстро Виктор Авиат 25 апреля выступил в Пермском театре оперы и балета вместе с оркестром театра. В программе большого концерта (6+) были симфонические произведения Роберта Шумана, Сергея Прокофьева и Людвига ван Бетховена. Не секрет, что после этого выступления театр может продолжить сотрудничество с Виктором Авиатом. За два дня до концерта дирижёр встретился со зрителями, где подробно отвечал на вопросы, но всё же технично обошёл ответ на вопрос о своих дирижёрских амбициях.
Встреча прошла в уютном пространстве ресторана Piu Vino, участников было не больше трёх десятков. Отсюда и первый вопрос:
— Вам уже случалось встречаться со зрителями в такой необычной обстановке?
— Да, был такой опыт во Франции, несколько раз. Это очень важно, ведь на концерте дирижёр стоит спиной к публике. Выступил и ушёл; а нужно иногда общаться лицом к лицу.
— Вы с детства окружены музыкой, но вы когда-нибудь думали о том, кем могли бы стать, если бы ваша жизнь сложилась иначе?
— Я не представляю жизнь без музыки. Мне повезло: моя мама — скрипачка, и, когда она была беременна, она играла в оркестре оперного театра, так что я был связан с музыкой ещё до рождения. Я был творческим ребёнком, много рисовал, интересовался живописью, но художником я стать не могу — я дальтоник.
— Расскажите о программе концерта. Как вы её выстраивали? Советовались ли с дирекцией оркестра Пермской оперы?
— Это всегда результат обсуждений: что-то я решаю сам, где-то иду навстречу пожеланиям оркестра. Надо прислушиваться к тем, с кем играешь. Программа концерта сродни ресторанному меню: надо, чтобы «блюда» хорошо сочетались друг с другом, дополняли друг друга. На составление программы влияют и объективные обстоятельства: в нашем случае это пандемия ковида, я старался выбирать произведения для небольшого состава, чтобы музыканты не толпились на сцене.
Шуман, Прокофьев и Бетховен — разные музыканты из разных эпох, но произведения, которые прозвучат на концерте, в чём-то схожи: в них композиторы обращаются к музыке прошлого.
Увертюра, скерцо и финал для оркестра Роберта Шумана — очень своеобразное произведение. Изначально Шуман хотел назвать его симфониеттой — он сам изобрёл этот неологизм, до него такого жанра не было. Одновременно он работал над другим произведением, посвящённым весне, и, возможно, это повлияло на его работу: Увертюра, скерцо и финал — очень весеннее произведение, проникнутое идеей молодости и расцвета.
Симфонию №1, «Классическую», Прокофьев написал в молодости — это 1918 год. По его собственному признанию, он писал с отсылками к стилю классицизма, к Моцарту. Консерваторские преподаватели Прокофьева сочли этот опус неблагозвучным, восприняли его как пародию или карикатуру на Моцарта, но сам Прокофьев так не считал, поэтому мы постараемся вдохновиться духом Моцарта и проявить этот дух в симфонии Прокофьева.
Четвёртая симфония Бетховена написана в тональности си-бемоль мажор. Эту тональность очень любил и Роберт Шуман, она ассоциируется с весной, рождением, рассветом. Это лёгкое и слегка архаичное произведение: так, в составе оркестра всего одна флейта и нет тромбона, как это было принято в сочинениях более ранних композиторов. Симфония связана с личной жизнью Бетховена. Когда он писал её, он был влюблён, точно неизвестно, в кого; сохранилось лишь его письмо к возлюбленной, чьё имя не названо. Есть разные догадки… Но точно, что это произведение впитало самые личные, самые лирические чувства композитора.
— Знакомство с новым оркестром — это стресс для вас? Как вы к нему готовитесь?
— Это просто ужас! Я чувствую себя, как кошка, осторожно заходящая в новое помещение и изучающая его. Однако после первой репетиции это чувство проходит.
Оркестр знакомится с одним человеком — со мной, а мне представляют 40 человек. При работе с оркестром сталкиваешься с необходимостью поддерживать связь с каждым, и она должна быть взаимной. Должна возникнуть так называемая «химия», обмен энергией, когда ты что-то берёшь от каждого и что-то каждому отдаёшь.
Очень важно понять, с кем из музыкантов поддерживать зрительный контакт. Есть такое шутливое правило: «Никогда не смотри в глаза тромбонистам, это их только распаляет». А если серьёзно, есть такие музыканты, которых зрительный контакт с дирижёром поддерживает и вдохновляет, а есть такие, которых он, напротив, смущает, заставляет паниковать. Это очень тонкая психологическая работа.
Я начал дирижировать довольно поздно, в 28 лет, когда был уже состоявшимся гобоистом. Гобой — это инструмент, который всегда выступает с оркестром или ансамблем. Это не фортепиано, где исполнитель — сам себе голова, ограниченные возможности гобоя всегда требуют компании других инструментов. Гобоист зависит от дирижёра, и бывали случаи, когда я был дирижёром недоволен. Поскольку я изучал также игру на фортепиано и органе, у меня сформировался «вертикальный», симфонический взгляд на музыку, который позволяет лучше прочувствовать работу оркестра.
Мой отчим, который меня воспитывал с детства, тоже дирижёр (Эммануэль Кривин. — Ред.), так что у меня с ранних лет была возможность наблюдать за тем, как работает дирижёр с оркестром. Вы сами можете провести психоанализ, как это на меня повлияло!
— Дирижирование — престижная и высококонкурентная работа. Каковы ваши дирижёрские амбиции?
— Я считаю, что понятия конкуренции в искусстве нет. Я считаю других дирижёров не конкурентами, а коллегами, соратниками. Каждый, кто выбирает эту работу, должен обладать своей манерой, своим подходом к профессии. Если мы вспомним великих дирижёров, мы увидим, что все они разные. Клаудио Аббадо не любил много репетировать, но всегда собирал оркестр к выступлению и давал музыкантам возможность раскрыться. Иван Фишер, напротив, большой труженик и доводит каждое произведение до идеала на репетициях. Николя Арнонкур — нечто среднее между ними двумя, у него бывает и так, и этак. Но главное — собственное видение музыки.
Главное — музыка. Дирижёр должен избегать искушения привлекать внимание публики к себе. Это опасно. Я вижу свою функцию в создании пространства для встречи оркестра со зрителями. Мне бы хотелось вообще лишить выступление визуальной составляющей, «картинки». Привлекая внимание к себе, дирижёр отвлекает зрителя от восприятия музыки. Дирижёру надо не смотреть в зеркало, а слушать оркестр.
Откровенно говоря, мне хотелось бы собрать собственный оркестр, но в то же время мне интересно работать с разными коллективами — это обмен опытом, путешествия, общение. В идеале было бы совмещать долговременную работу с одним коллективом и разовые выступления в качестве приглашённого дирижёра.
Мне интересно взаимодействие с российским подходом к исполнительству. Он отличается от того, к которому я привык, но тем он и интереснее. Российский исполнительский стиль, будь это выступление солистов или коллектива, отличается особой глубиной. Французские музыканты отлично играют Равеля и Дебюсси, но если это Вагнер, Брамс или тем более Чайковский, то здесь лучше иметь дело с русскими. Когда я работаю с российскими музыкантами, у меня ощущение, что я заглядываю в русскую душу, которую я нахожу в произведениях Толстого.
Даже в звуке русской речи она чувствуется. Русская речь звучит совсем не так, как французская, у неё особая, глубинная артикуляция. По-русски я знаю только одну фразу: «Счастье было так возможно, так близко», и для меня она связана не только с «Евгением Онегиным», но и вообще с Чайковским, особенно с Пятой симфонией, а также с Рахманиновым.
— Какие эмоции вы испытываете при встрече с новой публикой? Каков ваш идеальный зритель: знаток музыки или «чистый лист»?
— «Чистый лист» мне нравится больше. Но для меня идеальный зритель — тот, который не кашляет хотя бы во время соло или в перерывах между частями произведения! Публика думает: вот, музыка кончилась, теперь можно!.. Кашляйте, пожалуйста, во время форте или фортиссимо. Телефонов это тоже касается.
Если серьёзно, то мне нужна моя публика. Мне доводилось участвовать в «карантинных» трансляциях, когда оркестр играл в пустом зале, без публики. Это очень тяжело. Поэтому спасибо, что ходите на концерты!
— Как вы провели время изоляции и как она изменила ваш мир?
— В этом опыте есть плюсы и минусы. Минус в том, что мы долго были лишены живого общения с нашей публикой. Конечно, хорошо, что даже в условиях пандемии у людей была возможность соприкасаться с музыкой, но при трансляции никогда не добиться идеального живого звука. Люди привыкают к низкому качеству звука, им кажется, что это нормально; но общение с живой музыкой сродни религиозному ритуалу — это создание общности людей, настроенных на одну волну.
Положительный момент — то, что благодаря этим трансляциям у классической музыки появились новые слушатели, те, кто привык общаться с гаджетами и экранами, воспринимать информацию дистанционно. Возможно, со временем они придут в концертные залы.
Вопросы задавали зрители Пермского театра оперы и балета.
Модератор — Наталья Овчинникова.
Перевод — Григорий Вершинин.
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.