«Поэты ходят по кромке обрыва в бездну»

В киноцентре «Премьер» можно увидеть драму «Большая поэзия». Дебют сценариста Александра Лунгина политичен, местами комичен. Его по достоинству оценят поклонники «Таксиста» Скорсезе и «Брата» Балабанова. В этом суровом, немногословном мощном кино много отчаянья и поэзии. В поэтическом кружке ей обучаются главные герои Виктор (Александр Кузнецов) и Лёха (Алексей Филимонов). Тексты специально к фильму писали рэпер Фейс, Грубый Ниоткуда и поэт Андрей Родионов.

— Для меня это фильм о человеке, который осуществил идею поэтов Серебряного века: он сделал из своей жизни нечто, равное высокой поэзии. Потому что принял свою судьбу и смог жить в соответствии с её ритмом, без компромиссов. Это отличает Виктора от Лёхи, который компенсирует свою личностную несостоятельность поэтическим даром. А для вас о чём этот фильм?

— Я согласна, что персонаж Александра Кузнецова — это очень цельный человек. Он действительно присвоил себя, присвоил свою жизнь. В отличие от его друга Лёхи, который до последнего кадра сомневается, Лёха он или не Лёха. Этот, на первый взгляд, странный и смешной вопрос отражает суть персонажа. Лёха я ли не Лёха? — это вопрос о том, принадлежу ли я себе, ответственен ли я за то, что со мной происходит, и где границы моей личности. Лёха, мне кажется, относится к тому типу людей, про которых говорят: замах на рубль, а удар на копейку. Он делает красивый жест, когда отказывается от денег, которые ему предлагает Виктор. Но потом крадёт их.

Виктор изменяет себе только один раз, под давлением женщины, которая ему дорога, но в конце концов он всё же возвращается к себе и комментирует этот момент: вот теперь всё как надо.

«Большая поэзия» попала мне в сердцевину. Я давно думаю о феномене самодеятельной поэзии. Несколько лет была членом жюри сначала студенческого, а затем детского поэтических конкурсов. И каждый раз я задаюсь вопросом, что заставляет мальчика, который учится на аэрокосмическом факультете, девочку, которая станет маркетологом, не просто писать стихи, но и выдавать их на общественный суд. Хотя, как правило, сразу ясно, что почти никто из участников таких конкурсов не станет большим профессиональным поэтом. И у меня есть ответ: людям нужны стихи как вид терапии, которая помогает прийти в равновесие со своей собственной жизнью и с окружающим миром.

Это роднит поэзию с пением. К сожалению, в России почти не сохранились традиции застольного и бытового пения. У психолога Людмилы Петрановской я встречала мысль о том, что русским женщинам в самых суровых условиях помогала выжить только песня, потому что она является хорошей и доступной реабилитирующей практикой. Но никому же не придёт в голову этих поющих в семейном кругу людей поместить на сцену!

Меня очень занимает тема любительского творчества. Вспомните литературно-музыкальные салоны позапрошлого века. Люди собирались вместе и занимались роскошным любительством. И в этой среде возникали алмазы, которые потом составляли иконостас национальной литературы. Возможно, наша ошибка состоит в том, что сегодня мы воспринимаем любые занятия поэзией исключительно как некий задел на участие в большом литературном процессе. Ведь что происходит с главным героем «Большой поэзии» Виктором и его другом Лёхой, когда они приходят на поэтический семинар? К ним сразу применяются мерки и каноны литературного мастерства. И на Викторе очень быстро ставят крест, потому что он этим мастерством не владеет. Но дело-то в том, что для него поэзия — это что-то другое. Помните, как он увлёкся стихосложением? Это произошло во время войны в Луганске. Во время боёв, под обстрелами, среди смерти он открыл для себя поэзию как некую альтернативную форму существования. Она для него стала тем ресурсом, который помог ему вернуться к нормальной жизни. В этом смысле у поэзии, как мне кажется, очень мощная не только эстетическая, но и экзистенциальная задача.

— Эта задача, кстати, объединяет в фильме две ипостаси главного героя: поэта и солдата.

— Да. Этот ключевой момент воплощён в сцене, когда руководитель кружка спрашивает у Виктора, кто он, поэт или солдат, а тот отвечает: а что, есть разница? Это перекликается для меня с высказыванием Андрея Тарковского о том, что главная задача искусства — это подготовить человека к смерти. Мне кажется, что подлинный художник — это дитя отчаяния, это человек, который стоит на границе между жизнью и смертью, между бытием и небытием. Поэты всегда ходят по кромке обрыва в бездну. И это делает их похожими на солдат, которые тоже знают смерть в лицо. И когда стоишь на этой границе, не можешь не быть равным себе.

— Главный парадокс в «Большой поэзии» состоит в том, что Виктор — человек, который поэт по своей природе, — пишет гнусные стишата с неуклюжей рифмой. А Лёха — подлец и разгильдяй — пишет живые и интересные стихи.

— Возможно, этот парадокс больше говорит нам не о людях, а о природе дара, который действует через людей. На мой взгляд, главная трагедия Лёхи в том и состоит, что он сопротивляется своему дару, не ценит его. Поэтому вся его жизнь — излом да вывих.

С Виктором сложнее. Ему действительно есть что сказать. Но выбранная им поэтическая форма звучит, как вы говорите, неуклюже… У меня есть история про это. Дело в том, что я сейчас участвую в проекте издания книги Елены Вяткиной. Это женщина-предприниматель, которая десять лет владела и управляла пермской компанией Tortolino. Потом в её жизни произошла трагедия. Она потеряла мужа и сына. Одновременно с этой трагедией в её жизни возникли многомиллионные долги, разборки с местной администрацией... Весь этот опыт она описала в книге. Получилась история о преодолении и о том, как во всём этом ужасе остаться любящим человеком, который умеет благодарить и достойно проходить уроки жизни. Книгу буквально за ночь, запоем прочла моя подруга, но сказала, что о её литературных достоинствах не готова судить. И тут меня осенило, что применительно к этой книге для меня такое понятие, как «художественные достоинства», вообще не актуально. Потому что в книге Лены ценны не художественные достоинства, а реальный, выстраданный жизненный опыт. Который есть и в стихах Виктора. Я подумала, что, возможно, суть литературного мастерства — вовлекать читателя в выдуманную историю. А когда речь идёт об историях невыдуманных, он вовлекается сам.

Я давно не читаю романы. Мне заменили их новостные ленты в социальных сетях, где каждый день на наших глазах разворачиваются такие истории и сюжеты, на фоне которых меркнет любая «сделанная» литература. Судьба Егора Жукова, «московское дело»... В этих историях, как мне кажется, заключено всё то, что мы ищем в литературе: философия, напряжение, вопросы жизни и смерти. Это я к тому, что, может быть, пришло время, когда фикшн стал уступать место документалистике. Может быть, пришло время таким людям, как Виктор, просто рассказывать историю своей жизни как она есть?

— Определённо, такие истории будет полезно знать нам, читателям. Но поможет ли это людям, подобным Виктору, избавиться от посттравматического синдрома? Ведь Виктор потому и пишет стихи, что хочет забыть увиденное и пережитое в Луганске. Он хочет вынуть из себя весь военный ужас, оформить его в художественный продукт, закопать и забыть. Но у него не получается высказаться. Эта немота тех, кому есть что сказать, не кажется вам некой приметой эпохи?

— Мы не можем достоверно судить о мотивах Виктора. Но как раз об увиденном на войне он писать и не хочет. И говорит об этом прямо. Я бы не назвала его «литературное косноязычие» немотой. Он пишет о реальной жизни, о том, что происходит с ним здесь и сейчас и, очевидно, значимо для него.

Но всё, что я говорю, не умаляет, конечно, достоинств и ценности профессиональной литературы. Это не только игра со стилем и выразительностью. Почти десять лет вместе с Павлом Чечёткиным мы ведём поэтические чтения «Биармия», и я могу сказать, что сегодня есть много поэтов, которые способны перенести в поэтическую ткань ту самую «мякотку» реальности, о которой мы говорим. Оживлять в тексте конкретные, совершенно узнаваемые места, явления, сюжеты. Есть отличные пермские поэты российского масштаба: Антон Бахарев, Иван Козлов. Есть замечательный екатеринбургский поэт Александр Вавилов. Андрей Пермяков — бывший пермяк, теперь москвич. Москвички Ольга Нечаева и Дана Сидерос, Ирина Евса — великолепная поэтесса из Харькова. Владимир Навроцкий, Пенза. Все эти авторы дороги лично мне тем, как они обращаются с жизненным материалом, как ярко и выпукло в их поэзии отражается окружающий мир во всём его несовершенстве, красоте и противоречиях.

При этом в России цена профессионализации творчества очень высока. Во-первых, «большая литература» — это достаточно замкнутая система: в ней есть свои институции, свои эксперты, свои социальные лифты… Не все готовы играть по этим правилам. А во-вторых, даже признанным поэтам только литературным творчеством, продажей книг не прожить. Каждый выкручивается, как может. Навроцкий — программист. Вавилов — сторож.

— Всегда есть беспроигрышный вариант прославиться и найти свою аудиторию — попасть к блогеру с миллионом подписчиков, как предложили Виктору в «Большой поэзии».

— Ну да, создать «хайп», как говорится. Попасть в блог, оказаться в нужное время в нужном месте… Но взять ту же Монеточку. Талантливая, ироничная, классная девчонка, но её популярность, к сожалению, — результат не того, что она действительно хороша, а того, что благодаря счастливому стечению обстоятельств на какое-то время она стала модной. И мы видим, что пик этой моды уже прошёл, её звезда закатывается на наших глазах. Как мне кажется, это отражает проблему того, что в нашей культуре нет устойчивого спроса на хорошую поэзию, на умные песни. Пожалуй, устойчивый спрос всегда есть только на постсоветский рок. Какая-то ностальгия, инерция. Хотя на самом деле, что такое русский постсоветский рок? Я, конечно, получила много возмущённых комментариев после своего отзыва на фильм «Лето» Кирилла Серебренникова, но по-прежнему считаю, что главная заслуга советских рокеров состоит в том, что в закрытой и бедной культурной среде они копировали западные образцы так, как у них это получалось. За редким исключением, вроде «Аквариума» или «Наутилуса» времён Кормильцева. Но во всём этом не было, по-настоящему, ни гражданской позиции, ни политического протеста.

— А как же рэп, на который все возлагают столько надежд? Не случайно же Лёха, чувствуя тренд, считает себя не поэтом, а рэпером. Потому что рэп — это голос улиц, выражающий настроения современной думающей молодёжи… Есть ещё много интересных нерэп-групп вроде Short Paris, опять же со своими вполне политическими текстами. Не в пустоту же они поют. Значит, есть запрос?

— Вопрос в том, насколько они массово востребованы.

— Думаете, это правильно — судить о востребованности по её массовости? Ведь в вопросах вкуса мы достаточно дробно сегментированны, и это делает нас современным обществом. Кому-то нравится Дима Билан, кому-то рэперша Alyona Alyona, кому-то поэт Антон Бахарев, кому-то песни Юлии Балабановой, кому-то всё сразу…

— И это проблема для серьёзных поэтов и музыкантов, которые работают на более высоком уровне сложности, чем это делают представители поп-культуры. Да, творческая индустрия разбивается на множество микрониш, весь контент доступен в сети, сквозь поток пишущих и поющих не пробиться. В этих условиях творческую работу невероятно сложно монетизировать: собирать публику на концерты, продавать альбомы, поэтические сборники. В итоге мы сильно теряем в качестве. Вот вам о чём-то говорят имена Павел Фахртдинов, Алексей Вдовин, Роман Филиппов? А они великолепные музыканты и авторы, очень самобытные и актуальные. При этом на их концерты в регионах с трудом собираются 100—150 человек. Многие русские авторы-исполнители зарабатывают за рубежом: на концертах, на фестивалях. Все понимают, что на заработки от творчества в России трудно прожить.

— У меня есть на это цитата из интервью режиссёра «Большой поэзии» Александра Лунгина. Он сказал, что «две самые бесчестные стихии, которые всем правят, — это деньги и слова».

— Насчёт бесчестных слов… Есть одна книга, которая попадает в контекст нашего разговора. Это роман Алексея Сальникова «Опосредованно»: такая фантастическая ситуация, где стихи приравнены к лёгким наркотикам. Сальников — сам не только прозаик, но и поэт. И он очень точно описывает это состояние «поэтического прихода», когда у тебя как будто меняются настройки зрения. Ты видишь мир через какой-то особый фильтр — метафору. И поэзию действительно можно сравнить с изменённым состоянием сознания. Слово — сильное оружие. В фильме об этом тоже говорится: поэзия погубила больше людей, чем фашистская Германия.

— Что вы цените в искусстве?

— Умение артиста быть в диалоге с аудиторией, думать о ней, видеть её. Когда ты творишь не только для того, чтобы помочь себе, а в том числе — чтобы помочь другому. Мне претит, когда поэты, режиссёры, актёры используют сцену, чтобы прорабатывать свои внутренние проблемы. Для них зритель — в лучшем случае фон, в худшем — помеха или объект унижения.

— Мне кажется, мы видели примеры таких поэтов в фильме Александра Лунгина. Не иначе, как место для самолюбования воспринимают участники поэтического слэма, на котором Виктор впервые публично читает стихотворение. Правда, не своё…

— Да, друг рассказывал мне о поэтических тусовках в Питере, где каждый приходит, только чтобы услышать себя, и никого другого не слышит. Мне кажется, что подлинное искусство — это всегда коммуникация, обмен энергиями. А не просто публичное обнажение своих травм.

— Я не вижу в этом ничего плохого. Мы же все в сообществе живём. И это естественно, что в какой-то момент для преодоления внутренних проблем нам понадобятся помощь и участие других людей. Что плохого в том, что какая-то давно зудящая внутри рана затянется, если он прочтёт пару стихотворений перед аудиторией?

— Плохо, потому что зритель не подписывался быть психотерапевтом. Он пришёл, часто — заплатил деньги, и праве рассчитывать на коммуникацию. На то, что автору действительно есть что сказать ценного. А в современном перформативном искусстве, к сожалению, слишком много пубертата. В театр приходят люди, не успевшие разобраться сами с собой. И делают это на подмостках, отнимая чужое внимание и время. Им зачастую нечего сказать, например, мне — состоявшейся, взрослой женщине, с опытом материнства... Режиссёру «Большой поэзии» Александру Лунгину 48 лет. Он зрелый и глубокий человек, и я почувствовала, что между ним и мной — как зрителем — в его фильме такой диалог случился.

— Какой фильм вы бы сравнили со стихами?

— Многие фильмы можно сравнить со стихами. Но мне ближе мысль о том, что вся жизнь — это поэтический текст, где события и люди рифмуются друг с другом.