Наталья Кириллова: Музыкант — это средство познания мира

— Наталья, вы успешная и востребованная певица. Есть ли что-то, чего вам ещё хотелось бы достичь?

— Я с шести лет занимаюсь классической музыкой. Это не мешает мне любить джаз. Он нравится мне настолько, что мне снилось пару раз, как я беру мастер-класс у Ларисы Долиной. Петь джаз — моя мечта. Увы, несбыточная. К джазу нужна природная предрасположенность. Нужно уметь психологически расслабиться во время пения. Оперные певцы редко могут это, ведь они привыкли следовать заранее написанной музыкальной теме и петь то, что уже написано. Джаз принципиально другой, он основан на умении лавировать в музыкальном потоке, раскованно импровизировать. Есть, конечно, исключения. Я имею в виду таких певиц, как Рене Флеминг, Джесси Норман, Хибла Герзмава, которые одинаково органичны и в опере, и в джазе.

— Мне всегда казалось, что абсолютный слух является для музыкантов источником большого страдания, учитывая, насколько низко качество звуков, льющихся из всех теле- и радиоприёмников. Это так?

— Вы правы в том, что музыканты живут слухом, воспринимают все звуки, на которые многие просто не обращают внимания. Мы в силу профессии, возможно, больше размышляем о том, как современные медиа влияют на наши представления о Прекрасном. Из-за этих размышлений у меня иногда опускаются руки. Потому что я понимаю, что на безвкусице, которую слышно отовсюду, никакой музыкальной культуры, не говоря уже о вкусе, у людей не сформируется. Большинство простых эстрадных песенок в две-три ноты — это определённо не та музыка, которая может помочь человеку расширить кругозор, стать лучше.

Иногда мне видится в этом и наша, певцов, ответственность. Часто приходилось слышать истории, как человек когда-то в прошлом разок сходил в оперу, и ему так не понравилось, что он навсегда зарёкся повторять этот опыт. Понимаете, один, скорее всего, плохой спектакль навсегда лишил нас слушателя! Я расцениваю это как камень в наш театральный «огород». Мы не всегда безупречны на сцене, а у людей складывается впечатление обо всей опере.

Ситуация не безнадёжна. Когда мы с моими коллегами из театра поём в школах специальные детские программы, мы понимаем, что ребята на самом деле хорошо знают песни Евгения Крылатова, Владимира Шаинского, просто им никто никогда не рассказывал про этих авторов. Иногда одного такого урока достаточно, чтобы заинтересовать музыкой. Мне рассказывали, как после наших уроков дети приходят домой и просят родителей сводить их в оперу.

Вот с таких небольших шагов может начаться формирование музыкальной культуры, когда опера, балет, симфонические концерты становятся частью жизни. Благо, в Перми есть для этого возможности. Здесь есть уникальный Театр оперы и балета со своей историей и традициями.

— Вашему просветительскому проекту «Антология русской музыки» идёт седьмой год. Какова его сверхзадача?

— Его главная задача состоит в том, чтобы вновь открывать неизвестную прежде музыку и забытые имена. Например, поэта Даниила Ратгауза. Формально он принадлежит к эпохе Серебряного века, но в учебниках литературы о нём ничего не написано. В первый ряд поэтов он не попал, хотя мастер вполне достойный. Он известен тем, что сотрудничал с ключевыми композиторами своего времени, в частности с Чайковским, которому отправил свои стихи. Они вдохновили композитора на создание его последнего вокального цикла. Когда мы делали программу концерта, посвящённую Ратгаузу, мы не ожидали, что соберётся полный зал слушателей. Это было очень приятно.

Сейчас у нас на очереди концерт, посвящённый Николаю Метнеру. Его тоже никто не знает, хотя у него потрясающая музыка со своим собственным стилем, хотя и созданная под влиянием Сергея Рахманинова, которого, кстати, мы тоже вполне могли забыть. После его эмиграции советская власть делала очень много для того, чтобы вычеркнуть его из истории страны. Это могло бы произойти, если бы не старания определённых людей. В частности, Николая Голованова.

Занимаясь незнакомыми большинству именами, мы, конечно, всегда рискуем остаться с пустыми залами. Но у проекта «Антология русской музыки» уже сложилась репутация. Все понимают, что музыку, не заслуживающую внимания, мы не будем исполнять. Я сама езжу в Ленинскую библиотеку в Москву, чтобы отыскать подходящий материал. И меня удивляет, сколько имён русских композиторов незаслуженно забыто. Сергей Василенко, Александр Гречанинов… Николай Черепнин — гениальный русский импрессионист, который писал музыку к балетам Сергея Дягилева.

— Когда рассказывают о просветительских музыкальных проектах, я вспоминаю историю канадского пианиста, органиста и музыкального критика Гленна Гульда. Он давно утверждает, что во времена Баха сочинять и исполнять музыку было для кого. Тогда люди имели музыкальное образование, равное композиторскому. Сейчас, по словам Гульда, бОльшая часть слушателей — профаны, которые ничего не смыслят в звуковой гармонии. Поэтому пианист прекратил концерты в залах и перешёл на работу в звукозаписывающей студии. Ему интереснее играть Баха для просвещённых потомков. Разделяете ли вы такую позицию?

— Мне это категорически не близко. Я музыкант и воспринимаю себя как средство познания мира для других людей. Если я от этой моей функции отказываюсь, то ничто не оправдывает моего существования. Что касается Гульда и его решения замкнуться в звукозаписывающей студии, то это не лучшее решение. По той простой причине, что запись не может заменить живого исполнения. Есть, конечно, редкие исключения. Например, записи Марии Каллас, Григория Соколова, которые передают магию живого звука.

Что касается слушателей, то их музыкальная просвещённость неравномерна. 14 лет назад я оказалась в Штутгарте. У нас был концерт в кирхе. Я была удивлена тем, что перед концертом слушателям раздали каноны. Заиграла музыка, и я услышала стройное четырёхголосное пение. Я была в шоке. Ведь пели обычные люди, жители провинциального немецкого города. Этот случай — показатель развития музыкальной культуры в Германии.

В России, конечно, другие условия. И, возможно, другие правила игры. Меня вдохновляют слова Дмитрия Хворостовского. В одном из интервью он говорил, что если слушатели не восприняли искусство исполнителя, то это ответственность исполнителя, задача которого — захватить и увлечь музыкой.

— Чем вам интересна музыка барокко? Как бы вы объяснили непрофессионалу, в чём разница между стилями пения бельканто и барокко?

— Барокко — это отдельная планета. Со своей атмосферой, своим климатом, своими законами. Если всё это постичь, то может открыться новый невероятный мир, захватывающий целиком и навсегда.

Все музыкальные различия между барокко и бельканто исторически обусловлены, вытекают одно из другого. Без музыки Ренессанса и барокко у нас не было бы бельканто. Разговор о различиях в стилях пения — это очень долгий разговор, которому лучше посвятить отдельное время. Однако если пытаться очень коротко объяснить разницу между исполнительскими стилями барокко и бельканто, то важно вот что. В барокко вокальное подчинено инструментальному. Поэтому для барочного стиля пения типичен инструментальный тип звуковедения. Барочному певцу важно быть в ансамбле. В бельканто же солист обособился. Пение стало главным. А музыкальное сопровождение стало восприниматься как дополнение к вокалу.

— Мне кажется, что мы, сидя в зале, очень плохо осознаём, что сольное пение напрямую связано с физиологией исполнителя. В период барокко пели кастраты. Сейчас в какой-то мере их заменяют контратеноры. Один из них, австриец Макс Ценчич, утверждает, что обладателей этого редкого голоса с каждым годом в мире становится всё больше и никто не может понять, почему это происходит. Очевидно, сама природа влияет на преобладание в мире тех или иных оперных голосов. Это действительно так?

— Без сомнения, да. Голос — это результат влияния большого количества факторов, процессов. На него влияет климат, питание, психология, гормональная система… Мы можем свидетельствовать только итог всего этого. Если контратеноров сейчас становится больше, то басов меньше. Всем известный оперный бренд — русский бас — крайне редкое явление сейчас.

Впрочем, недавно я слышала бас-профундо — редчайший голос, который поёт на октаву ниже баса. Мне посчастливилось слышать этого исполнителя во Владикавказе на фестивале в хоре Владислава Чернушенко. Слышать бас-профундо — это непередаваемый пронзительный опыт.

Более очевидны для музыкантов, конечно, индивидуальные последствия пения и игры на инструментах. Иногда они рискованны. В группе риска духовики, в частности гобоисты, потому что во время игры у них в теле создаётся очень большое давление. Для многих из нас, музыкантов, искусство очень дорого стоит.