«Человек не выходит из университета мэром или министром»

Надежда Борисова, по её собственному выражению, плоть от плоти истфаковская. Окончив историко-политологиче­ский факультет ПГНИУ в 1998 году, с 1999-го преподаёт на нём и зани­мается научными исследованиями. 30 января 2019 года была избрана деканом. Нынешнее университетское образо­вание совсем не то же самое, что образца конца 1990-х — ­начала 2000-х, говорит она.

— Надежда, 20 лет назад, когда мы познакомились, вы были молодым преподавателем, теперь вы — кандидат политических наук, доцент, декан историко-политоло­гического факультета ПГНИУ. Каковы слагаемые такого успеха?

— Особенность моего характера такова, что мне всегда не всё равно по ­поводу чего бы то ни было. Если я что-то делаю, то вникаю в это и стараюсь делать хорошо. И свою деятельность оцениваю по тому, приложила ли я достаточно усилий, чтобы добиться максимально возможного результата. Генетическая это черта или благоприобретённая, не знаю.

Абсолютно точно влияние на меня оказала университетская среда. Я плоть от плоти истфаковская, причём вся моя профессиональная жизнь связана с кафедрой политических наук. Любови Александровне Фадеевой (заведующая кафедрой политических наук историко-политологического факультета Пермского государственного национального исследовательского университета с 1998 по 2018 год. — Ред.) тоже всегда не всё равно. Её драйв всегда мотивировал меня на то, чтобы постоянно быть в движении. В 2011 году мне пришлось самым активным образом включиться в факультетскую работу и взаимодействовать с преподавателями других кафедр. Не просто эпизодически общаться, встретившись в аудитории, на конференции или совете факультета, а системно решать общую задачу по подготовке пакета документов, необходимых для получения лицензий на подготовку студентов по направлениям «Международные отношения» и «Зарубежное регионоведение». Позже случилось ещё несколько историй, связанных с прохождением университетом про­цедуры аккредитации. Для современного высшего образования «аккре­дитация» вообще страшное слово. От того, как пройдёт или не пройдёт эту бюрократизированную, рутинную процедуру конкретное направление, зависит судьба факультета. Я курировала три аккредитации от кафедры поли­тических наук и получила серьёзный опыт. Случай это или стечение обстоятельств, опять же затрудняюсь сказать. Отчасти, возможно, и осознанный выбор. Ещё одна тема, потребовавшая моего участия в факультетской жизни и, я думаю, отразившаяся на моей личной истории, — это работа над образовательными стандартами, устанавливаемыми университетом.

— То есть человек, работающий в университете, одновременно должен быть преподавателем, учёным и управленцем.

— Не каждый человек. Третья ипостась может появиться, а может и не появиться. Равно как и вторая может быть выражена в большей или меньшей степени. Первая позиция — это, конечно, преподаватель, потому что университет — это прежде всего учреждение высшего образования.

— За последние 20 лет изменились не только мы, но и университет, будучи из «классического» преобразован в «национальный исследовательский». Смена статуса отразилась на направлениях и содержании его деятельности?

— Исходя из своей сегодняшней позиции и знания контекста принятия подобных политических решений, я бы не стала рассуждать в такой логике. Давай честно говорить, что в условиях сокращающегося «бюджетного пирога» университет вступил в борьбу за ресурсы и смог получить статус национального исследовательского университета. Если не принимать во внимание Москву и Санкт-Петербург с их особыми условиями, редко какой регион имеет два учреждения высшего образования с таким статусом.

Он предполагает не только больший объём требований, но и больший объём ресурсов. В глобальных масштабах история специальных программ и проектов финансирования высшего образования не уникальна. По такому же пути намного раньше пошёл Китай и получил определённые результаты. Правильный этот путь или не правильный, не берусь рассуждать. Однако результаты, которые ожидали, прогнозировали реформаторы, едва ли в полной мере достигнуты. Любая реформа всегда подразумевает измене­ние правил игры, установление новых. Их устанавливать можно — и так нередко делается, — ориентируясь на опыт других. Американская история университетов как научно-образовательных институтов творилась в ином контексте. Это когорта больших частных вузов, обладающих автономией и особыми условиями организации финансовой деятельности. В нашей стране нет среды, способствующей благотворительности и формированию эндау­ментов. Заместить эти институты пытаются государством, и в этом смысле Россия ближе к Китаю. При этом результаты ожидаются, как в США. У меня напрашивается один вывод: у экспертов, которые консультируют реформаторов, политические задачи не всегда учитывают фактор влияния среды.

— А какие последствия эта реформа имела для конкретного факультета?

— Историко-политологический факультет не входит в программу развития национального исследовательского университета. Её содержание связано с проблематикой природопользования. Но это не значит, что ИПФ оказывается «на обочине». В научном, исследовательском отношении факультет обладает хорошим багажом и высоким потенциалом. Вместе с тем, если оценивать, как изменилось количество исследовательских проектов, реализуемых на факультете на средства различных фондов, нужно иметь в виду, что оно зависит не только от того, какие усилия мы для этого прилагаем, но и от внешних обстоятельств. Во-первых, почти закрыты возможности, связанные с финансированием науки через западные научные фонды, которые на излёте 1990-х — в начале 2000-х ­годов были обширными. Участие в проектах, финансируемых по программам Евро­комиссии и ЕС, неизмеримо меньше. На практике в рамках совместных программ, например РФФИ и фонда Франции, российская сторона полу­чает деньги из РФФИ, французская — из своего фонда. Иными словами, международная коллаборация возможна, но финансирование из-за рубежа — почти нет.

На сегодняшний день осталось три источника финансирования академических исследований в области социальных и гуманитарных наук по линии фондов: программа президентских грантов, РНФ и РФФИ. Причём около трёх лет назад в РФФИ, изначально ориентированный на финансирование исследований в области естественных наук, «влили» средства, ранее направляемые гуманитариям из отдельного фонда — РГНФ. Сам фонд закрыли. Средства сократили, спецификацию по отраслям сузили. Однако историки, политологи, филологи нашего университета по-прежнему среди тех, кто стабильно подаёт заявки на гранты и выигрывает.

Оценить объём госзаказа по науке мне сложно. Мы не ищем там деньги. Хотя, наверное, можно было бы.

— Профиль деятельности университета — это одна история. Другая — качество университетского образования. Изменение статуса вуза сказалось на нём?

— Будучи национальным исследовательским университетом, мы имеем право устанавливать свои стандарты. Они максимально приближены к федеральным, но где-то мы можем быть более свободны. При этом есть ряд ограничителей. Ограничитель номер один связан с восприятием образования как услуги. Ограничитель номер два — абитуриент, по приходе в университет сразу задающий вопрос «А где я буду работать?» и ждущий конкретного ответа. Я, конечно, могу привести примеры личных историй успеха наших выпускников, в том числе твою. Но мы же понимаем, что твоя история успеха случилась не сразу после того, как ты получила диплом специалиста. Моя история успеха тоже случилась не сразу в 1998 году, когда я окончила ­университет. История Фёдора Парамонова, Рината Гизатулина, Ивана Колпакова, того же Сапко не случилась здесь и сейчас. Человек не выходит из университета мэром или министром. Приходя в аудиторию к первокурсникам впервые, сразу им говорю: «Ребята, вот вас 50 человек, есть вероятность, что двое-трое или всего один окажутся в академии, начнут заниматься наукой. Кто ещё из вас получится, я не знаю». Понятно, что, обучаясь профессии сварщика в училище, можно окончить его и сразу устроиться работать сварщиком. У нас совсем другая история. Существует множество факторов, которые срабатывают в течение даже не четырёх лет, а гораздо более длительного периода. Ты же помнишь, что, когда училась, были выборы — много и ­часто. Возможностей организовать процесс реального участия в них студентов была масса. Сейчас мы имеем ситуацию, когда есть календарь выборов, и большие кампании случаются раз в несколько лет. Мы не можем всерьёз считать возможной базой для практики довыборы в условном Куединском районе. Да и качество выборов стало иным. Это обстоятельство совершенно не зависит от нас. Ожидать, что положение изменится, конечно, можно. Ожидать можно вообще всего чего угодно. Однако действовать мы должны в рамках текущей ситуации и на уровне бакалавриата ушли в большей степени в теоретическое обучение. При этом у нас есть понимание, что, несмотря ни на что, нужно учить не только знаниям и способности их применять, но и умению всё то, что ты знаешь, доносить до других людей. Я считаю, что популяризация научного знания — это важнейшая функция университета. Мы можем этому научить, потому что у нас есть люди, которые этим либо специальным образом, либо от случая к случаю занимаются. Те же Всеволод Бедерсон, Константин Сулимов, Леонид Обухов, Григорий Головчанский, Галина Янковская. Умение говорить просто — это навык, который, на мой взгляд, востребован современным российским обществом. Другой навык — умение писать просто. На сегодняшний день русский вокабуляр, например, политической науки сложился. 20 лет ­назад его не было. Но если говорить на этом языке где-нибудь в «Сказариуме», боюсь, тебя слушать не будут. Необходимо уметь транслировать сложные вещи понятным публичным языком.

Я оставляю за истфаком право говорить о возможностях прихода наших выпускников в политическую журналистику. Да, я понимаю, что мы заходим на поле конкуренции с отделением журналистики на филфаке. Наши выпускники знают, о чём писать. Наша задача — при формировании новых учебных планов предусмотреть дисциплины, обу­чающие их, как писать. Тем более что действительность такова, что сейчас из школ часто приходят дети, не умеющие или мало умеющие говорить, не умеющие или мало умею­щие писать. Хорошо говорить и писать. И это ещё одно внешнее для нас обстоятельство. Мы работаем с тем контингентом студентов, который получаем. Работаем совсем не так, как работали с вами. Университетское обра­зование образца конца 1990-х — начала ­2000-х не то же самое, что сейчас. Но обучение студентов — это же не только методики. Это его содержание. И сами знания, ценность которых никто не отменял. Когда мы читали лекции вам, мы нередко пересказывали учебники. Теперь мы не просто транслируем стандартное представление о том, что в той или иной дисциплине должно быть, мы основываемся на своём исследовательском опыте, накопленном за 20 лет.

— Если подвести итог, что является продуктом образовательной деятельности?

— Не люблю использовать термины, которые реформаторы диктуют нам в своих выступлениях, в законе об образовании, других нормативных актах. Долго принимала для себя слово «компетенции» и теперь рассматриваю его очень утилитарно: что знают, что умеют, что могут делать. Мы вас этому тоже учили. Что не озвучивалось 20 лет назад, так это то, насколько эти сформированные компетенции позволят выпускнику быть адаптивным в современном мире. Повторюсь, история с образованием не происходит здесь и сейчас. Для родителей, для государства образование — это не покупка услуги, а инвестиция в будущее. Всё, за что я готова или вынуждена платить как мама, воспринимаю как инвестицию в будущее своего ребёнка. Может быть, это пригодится. А может быть, и нет. Может быть, это пригодится быстро. А может быть, годы и даже десятилетия спустя.

— Да, образование — это инвестиционный проект, не предполагающий отдачи. Оценить риски сложно, особенно сейчас. Все вокруг только и делают, что составляют списки навыков и компетенций, которые будут востребованы через 5, 10 и более лет.

— Разговоры о востребованности тех или иных навыков и компетенций в будущем — это нередко игра в слова. Слыша в очередной раз об «Атласе новых профессий», составленном «Сколково» в сотрудничестве с кем-то, улыбаюсь. Да, об этом можно и, наверное, нужно рассказать, чтобы задумались, но не более того.

— Вы бы хотели, чтобы ваш ребёнок обу­чался на историко-политологическом факультете ПГНИУ?

— Своему ребёнку я не посоветую наш истфак по двум основаниям. Безумно трудно быть доцентом, профессором в университете, когда твой ребёнок у тебя учится. Ещё более сложно для самого ребёнка. Сама пережила такой опыт в конце 1980-х годов, когда моя мама временно замещала ­учителя ­химии у нас в школе. Я достаточно жёсткий преподаватель и к своему ребёнку буду предъявлять ещё большие требования, чем к другим. Второе основание, почему не наш истфак, потому что вижу: он не гуманитарий и у него не проявляются те наклонности, которые нужны для того, чтобы зайти на это поле. Но факультет и вуз в любом случае выбирать будет он. Спросит совета — отвечу. Если у меня есть возможность создать ему условия для изучения иностранного языка, для занятий спортом, я это делаю. Есть возможность ходить в какой-то кружок — пусть ходит. Несколько лет он занимался информатикой, потом сказал, что больше не хочет. Решила для себя: хорошо, это академический отпуск, надеюсь, всё-таки вернётся. Но за что бы я ни платила, я понимаю, что инвестирую вдолгую, и не знаю, какие будут результаты.

— А почему вы сами в своё время поступили на истфак, с детства интересовались историей?

— Есть несколько моментов, которые, наверное, обусловили мой выбор. Я очень люблю читать. Моя мама — химик, моя сестра — врач. Читать любят, но значительно меньше. Я же всегда читала взахлёб. Это первое. В нашей семье гуманитариев «полтора Ивана»: мой дед по отцовской линии, который был учителем истории, да я. Возможно, в некотором смысле сработали гены. Несмотря на то что в средней школе мне не везло с учителями истории, она мне нравилась. А дальше — стечение обстоятельств. Первый класс я отучилась в школе неподалёку от дома, которая была переполнена. Во второй класс перешла во вновь построенную, очень современную по меркам 1984 года школу, куда набрали феерический педсостав. У нас были сильнейшие математики. Один из учителей впоследствии перешёл в школу №146. Физики, биологи, географы были классные. С химиками повезло чуть меньше. Своим багажом знаний я обязана в основном той школе. Однако в какой-то момент что-то пошло не так, педсостав стал распадаться, и к девятому классу я поняла, что нужно уходить, иначе не будет будущего. Старшую школу я окончила в 1993 году, из нашей параллели единицы получили высшее образование. Оно просто не котировалось тогда. Но в нашей семье его ценность безусловная. В итоге после девятого класса я поступила в лицей № 2 при нашем университете. Как сейчас помню, набирали гуманитарный класс с двумя профилями — по истории и по литературе. Когда я прочитала вопросы по литературе, у меня возникла мысль, которую сейчас я формулирую таким образом: «тургеневские девушки в романах Гончарова», и внутренняя тоска по поводу того, что это необходимо интерпретировать. Художественная литература мне либо нравится, либо не нравится, я не пытаюсь препарировать её. Выбор был очевиден — история. И уж тем более на фоне прочтения «Петра Первого» Толстого, романов Пикуля, «Истории государства Российского» Карамзина.

— Ещё одна модная тема сейчас — всеобщая цифровизация. Она отражается на жизни историко-политологического факультета?

— Факультет в ней живёт, и живёт давно. Но мы об этом не говорим.

— Не говорите, значит, проигрываете маркетинговую войну конкурентам.

— Мы понимаем, что у нас есть конфетки, но нет обёртки, и планируем изменить ситуацию. Нам действительно есть о чём рассказать и что показать. На кафедре политических наук создано несколько баз данных, которые обрабатываются при помощи цифровых технологий. У нас есть опыт сотрудничества с коллегами из ГИС-центра, когда полученные в результате исследований данные мы перекладывали на карты. Первый такой опыт был в рамках проекта РНФ по этническим региональным автономиям. Сейчас начинаем реализовывать проект, нацеленный на то, чтобы понять, как в пространстве российских регионов на уровне муниципалитетов сконцентрированы представители разных этнических меньшинств и как это связано с электоральной политикой и так далее. Наши археологи для реконструкции памятников используют цифровые технологии. При этом они как копали 50 лет назад, так и копают. Ведь прежде чем описать какой-то черепок, его нужно найти и вымыть. Михаил Перескоков, Григорий Головчанский работают на стыке естественных наук и гуманитарных. Лаборатория по исторической информатике и Музей истории университета творят большую историю по 3D-моделированию. Все те примеры, которые я привожу, требуют использования специальных навыков, владения компьютерными программами, при этом нередко представляют собой рутинную часть исследовательской работы.

— Студентов вы обучаете количественным методам?

— В учебных планах есть дисциплины, содержание которых направлено на то, чтобы студенты овладели этими методами. И мы точно не планируем от этого отказываться. Более того, в магистерских программах мы считаем важным не столько дать знания, сколько обучить именно навыкам, в том числе навыкам работы с разными методами и технологиями.