«Нам не страшно»
Пермское отделение общества «Мемориал» дало слово бывшим узникам концлагерей
Международный день памяти жертв Холокоста — дата недавняя, установлена ООН в 2005 году, в 60-й юбилей освобождения Освенцима. До сих пор в Перми никаких публичных мероприятий в этот день не проводилось: как говорит председатель Пермского краевого отделения общества «Мемориал» Роберт Латыпов, собирался лишь узкий круг из ветеранов и волонтёров «Молодёжного мемориала». Но нынешний год — юбилейный, грех было и в этот раз промолчать, к тому же 27 января — это ещё и день снятия блокады Ленинграда.
Ирина Молокотина
В прекрасном интерактивном зале Краевой библиотеки им. Горького собрались, по выражению того же Роберта Латыпова, «жертвы обоих режимов»: и те, кому удалось выжить в фашистских концлагерях; и «остарбайтеры» — те, кто бы угнан на принудительные работы в Германию; и бывшие блокадники; и «перемещённые лица» — представители народов, подвергшихся массовому переселению. Нередко оказывалось, что человек, пострадавший от фашизма, не успев обрадоваться освобождению, тут же снова становился узником: военнопленные, а зачастую и те, кто жил на оккупированных территориях, в СССР приравнивались к врагам народа.
Именно так сложилась судьба Лилии Васильевны Дерябиной. То, что эта маленькая женщина — 144 см роста — сегодня жива, — настоящее чудо, ведь она, будучи совсем ребёнком, прошла все круги концлагерного ада: и принудительное донорство крови, и медицинские эксперименты, и пытки в гестапо. Сегодня ей 78 лет, и она помнит события тех лет, словно они случились вчера.
Лилия Васильевна Дерябина:
— Мы жили во Владивостоке. Летом 1941 года всей семьёй поехали в Брянскую область к бабушке и дедушке — папиным родителям. Через неделю началась война. Отец был кадровым военным, офицером, и сразу ушёл на фронт. Мама — она тогда была беременна моим младшим братом — засобиралась домой, на Дальний Восток, но дед отговорил её: «Куда ты — с маленьким ребёнком, да ещё в положении? Через две недели война закончится!» Мы ведь верили, что у нас великая страна и великая армия!
В августе в Брянск вошли немцы. Мы, дети, играли на дороге и вдруг увидели — к нам приближаются три танка. Мы, кто постарше, убежали, а одна девочка двух лет осталась, и танк наехал на неё. Раздался крик — и тут же стих. Потом второй танк, третий… Мне было пять лет, но я и сейчас помню, как я в тот момент похолодела. Я стала куском льда. Я увидела, как её мать бросается на колени перед тем, что осталось от девочки — платьице, косточки — и кричит: «Господи, где же ты был?!» Я сняла с неё платок и собрала в него останки.
Так началась моя война — и закончилось детство.
Через несколько дней мама отправила меня на луг за щавелем — еды уже стало не хватать. Смотрю: прямо на меня летит небольшой самолёт, и пилот в очках смотрит из кабины, улыбается. Он пролетел, развернулся, пошёл на второй круг… И я вдруг почувствовала, что рядом со мной прошла автоматная очередь. Я побежала, он развернулся и снова начал в меня стрелять. Я упала и спряталась в траве, но слышала, как загремели зенитки, и этот самолёт рухнул и взорвался. Я лежала в траве, смотрела на чистое-чистое небо, в котором было только два облачка, пушистых, как барашки, и думала: «Я жива».
Так я поняла ценность жизни. И понимаю до сих пор.
Мой дед был красавцем. Высокий, с роскошными усами, воевал ещё в Гражданскую. Когда немцы заняли Брянск, он ушёл в партизаны. В декабре 1941 года к нам в дом заселили немцев — танкистов-офицеров. Мама была на сносях, но прятала живот. Когда ночью начались роды, она одна, без помощи, на земляном полу в нашей комнатушке молча родила, а пуповину перекусила зубами. Я проснулась лишь оттого, что она положила рядом со мной свёрток и сказала: «Это твой брат Эдик».
Утром как ни в чём не бывало мама пошла готовить завтрак для немцев. Но младенец есть младенец — проснулся, запищал. Один из постояльцев сразу всё понял: «Киндер!» И — моей маме: «Антония, нихть арбайтен!» — отдыхай, мол.
Люди бывают разные. Этот немец спас жизнь моему брату. На следующий день он уходил на фронт и сказал матери на прощание: «Не держи на нас зла. Мы — военные, мы принимали присягу. Береги ребёнка».
Люди бывают разные — и среди немцев, и среди наших. В октябре 1942-го деда арестовали — кто-то из своих донёс. Когда его повели на казнь, нас выгнали на площадь, заставили смотреть. Я не узнала своего деда — лицо распухло, глаз вытек… Он сам подошёл к виселице, сам надел петлю и сказал: «Я служил своей Родине и никого не предал». Когда из-под него вышибли табурет, виселица прогнулась и чуть не сломалась, тогда гестаповец выстрелил ему в висок.
Вечером пришли за нами: «Вы должны сказать спасибо, что вас не повесили! Вы будете работать на великий Рейх, искупать свою вину». Мы долго ехали на поезде, пока не прибыли в Польшу, на сборный пункт, откуда остарбайтеров отправляли в разные трудовые лагеря. Детей здесь отбирали у матерей, и моя мама, когда поняла это, выбросила все вещи из чемодана и все продукты из котомки, меня завязала в котомку, а Эдика положила в чемодан. Хорошо, что я всегда была маленькой и худенькой! Мама вскинула котомку на плечо и легко так пошла, будто и не тащила двоих детей…
Поскольку мы были родственниками партизана, нас отправили не в трудовой лагерь, а в лагерь для военнопленных. Там маме повезло: немцы выяснили, что она хорошо знает языки, и отправили её работать в контору — вести учёт прибывших и умерших.
Однажды в наш лагерь приехал генерал Власов — отбирать солдат в свою Русскую освободительную армию. Никто из военнопленных не согласился, и тогда Власов просто отобрал самых здоровых и стал грузить в поезд, а они разобрали в вагоне пол, сбежали и пришли к маме за помощью. Мама помогла — дала им документы умерших, которых ещё не успела зарегистрировать.
Но кто-то на неё донёс. Мама исчезла, я две недели не знала, что с ней случилось, а потом меня повели в какую-то полутёмную комнату с железными столами и будто бы хирургическими инструментами. В глубине комнаты было двое военных и женщина со склонённой головой. Когда она подняла голову, я поняла, что это мама. Именно поняла, а не узнала — седая, избитая, она кинулась ко мне, потому что поняла, для чего меня привели.
Сначала меня били нагайками — шрамы сохранились до сих пор. Потом мне вырвали ногти. Мама молчала. А потом я услышала её дикий крик и увидела над собой пылающее раскалённое железо. Когда они прижгли мне лицо, я потеряла сознание.
Я очнулась в бараке и услышала: «Бедная девочка! Всего восемь лет, а уже вся седая!» Позже, после войны, в школе у меня было прозвище «Белая Лилия». Этот цвет волос — абсолютно белый — у меня до сих пор, а шрамы на лице я убирала при помощи пластических операций.
Мама так и не созналась в своём преступлении, твердила, что не знает, как солдаты получили документы умерших пленных. Может, это её и спасло.
Освободили нас американцы, но вскоре передали советским властям. Пытались убедить остаться на Западе: «Сталин вас считает изменниками». Но мы не верили! Нас отправили в фильтрационный лагерь и три месяца проверяли. Когда моей маме отдавали паспорт, ей сказали: «Вам повезло, что побывали в гестапо. Иначе отправились бы в Сибирь».
Мы не хотели в Сибирь — хотели домой, на Дальний Восток! Но… в Сибири мы всё-таки оказались: в Иркутске нас сняли с поезда и сообщили, что дальше нам нельзя. Мы стали искать родню в городах, в которых разрешалось жить бывшим военнопленным, и нашли дальних родственников в Молотове, нынешней Перми. Здесь нам разрешили поселиться — но не в самом городе, а на Гайве. С тех пор я там и живу.
После того как я прошла немецкий лагерь и гестапо, я ничего не боюсь — ни мертвецов, ни темноты. У меня очень низкий болевой порог — могу порезаться и не заметить. Но… Мне 78 лет, а я ещё хочу жить. Хочу хорошо выглядеть. Хочу быть красивой!
В жизни Лилии Васильевны было ещё много приключений. Если бы не добрые люди в приёмной комиссии университета, скрывшие факт её пребывания в немецком плену, не выучиться бы ей на юриста. Всю жизнь она не считалась ветераном войны, не получала никаких льгот, и только в 1989 году под напором международной общественности Михаил Горбачёв официально признал бывших малолетних узников концлагерей жертвами фашизма.
Благодаря обществу «Мемориал» пермяки выслушали ещё две столь же потрясающие биографии. В Перми сегодня живёт 241 бывший малолетний узник концлагерей, из них пятеро выживших в концлагерях евреев и 195 блокадников. Когда Роберт Латыпов разместил объявление о встрече в библиотеке им. Горького в социальных сетях, первый комментарий был: «Они ещё живы?!» Живы. И хотят говорить.
Источник — газета «Пятница»
Подпишитесь на наш Telegram-канал и будьте в курсе главных новостей.