«Университет как среда изменился невероятно»

— Виктор Карлович, выступая как-то перед аудиторией, вы сказали, что, находясь в Луисвилле, ощущаете себя американцем. Что это означает?

— Ну, если задуматься, то это так и не так. Как университетский профессор — а я уже почти 20 лет как профессор Пермского и Луисвилльского университетов — да. В среднем за это время месяцев шесть в году я преподавал там 100—150 студентам, столько же здесь. Если бы я занимался только исследованиями, как многие мои коллеги, уезжая за границу, наверное, было бы ощущение долгой командировки. Но я нахожусь в среде студентов, раньше повзрослевших, чем у нас, подгоняемых десятками экзаменов в течение семестра, озабоченных необходимостью получать высокие оценки. Средний балл за все годы обучения — ключ к поступлению в магистратуру или нахождению хорошей работы. Каждый день несколько студентов приходят ко мне в кабинет поговорить вообще, чаще с проблемами. Это каждодневная рутина, она полностью подстраивает под систему. Года через два—три, не сразу, пришло понимание их мотивов, того, что многие, несмотря на изначальную слабую подготовку, незаурядные люди. Как правило, студенты очень разговорчивы и откровенны. Вообще американский университет убирает барьеры между преподавателями и студентами. Каждый день в бассейне или тренажёрном зале я занимаюсь спортом с кем-то из них, часто с выдающимися атлетами — как при этом я могу на кого-то из них смотреть свысока?

Моё ближайшее окружение в Луисвилле — тоже американское. Первые несколько лет я снимал дом, но потом заскучал и стал жить с семьёй (арендую малую часть), где когда-то жила моя дочка, будучи «школьницей по обмену». Стив — известный врач-аллерголог, у него порядка 25 небольших клиник, Мэри — бывшая медсестра. На моих глазах выросли трое их детей: Чарли было два года, когда я его увидел, теперь 20. Все закончили дорогие частные школы, где есть замечательные учителя, директор одной из них, узнав от семьи обо мне, пыталась заманить меня преподавать. Частные школы заинтересованы в том, чтобы у них работали преподаватели с научными степенями. Но несмотря на все возможности, дети брали самые лёгкие классы, скорее не вышли, а выпорхнули из школы. Дружелюбные, неэгоистичные, не испорченные богатством родителей, очень с ними близкие. Общее для всех семей моих друзей, что выросшие дети хотя бы раз в неделю полдня проводят в родительском доме, неспешно ужинают, разговаривают не только о быте, как-то очень тепло. Поступили в дорогие колледжи, все на что-то из fine arts. Вот в этом я не американец, не понимаю, почему родители не прилагают усилий, чтобы дети взяли от образования максимум.

Русских знакомых у меня там всего несколько, мы очень разные. Был период, когда на физике было одновременно два—четыре бывших пермских студента — все замечательные ребята, некоторые просто мои молодые друзья. С ними было хорошо наукой позаниматься, поплавать, в футбол погонять. Но кроме этого, почти всё время в Америке я нахожусь в абсолютно американской среде. Жена могла приезжать только на короткие периоды. Первые годы был увлечён американской политикой, Буш и Чейни сильно отвадили. Венцом стал Ирак, а до него они добавили невероятной едкости в американскую внутреннюю политическую жизнь, поляризовали общество: мнения, пресса, журналистика очень изменились. Телевизор включаю только для кино или местных новостей. Когда сложится, смотрю Чарли Роуза, дочка пристрастила к шоу невероятного умницы Джона Стюарта.

Особых отличий в обыденной жизни русских и американцев я не вижу. Разве что там дни проходят более размеренно, ясно, что сегодня надо сделать. Очень редко на голову сыплется что-то неожиданное, поэтому в течение дня успеваю сделать значительно больше. И научная жизнь лучше организована, на работе времени на исследования гораздо больше. Все преподаватели и аспиранты часов по восемь проводят в университете. В российских университетах в течение дня может возникнуть куча незапланированных дел, не связанных с исследованиями. И разговариваем много, мне кажется, из-за того, что нет отдельных кабинетов. У меня в Луисвилле кабинет примерно такой же, как здесь помещение всей кафедры. На кампусе громадная библиотека, открытая практически круглосуточно, спортивные залы, бассейн. Если нет срочных дел, с кампуса можно не уходить весь день. А для разговоров, для чая есть комната с хорошей библиотекой и креслами для отдыха, где раз в неделю все собираются пообщаться. У всех преподавателей свой ключ от этого центра, чтобы передохнуть там в любое время. Он появился на деньги, которые дала семья одного из наших профессоров, Джона Диллона, в память о нём, около $400 тыс. Из них ещё платится стипендия одному аспиранту, присуждается ежегодная награда за лучший студенческий диплом.

— В России более забюрократизированная система высшего образования?

— Наверное, мне не поверят, но в ней, наоборот, недостаёт правил, норм, многое построено на договорённостях, на том, что «так было всегда». Молодые преподаватели, учёные в эту схему не встроены, не принимают реального участия в управлении факультетами, и это большое препятствие для развития. В американских университетах все решения на факультетах готовятся в комитетах, в работе которых обязательно задействован каждый сотрудник. Заведующие кафедрами, деканы пребывают на своих должностях один—два срока. Такой порядок помогает развитию, просто чувствуешь разницу в скорости, другую энергетику. Университет, факультеты, кафедры имеют свою стратегию, для кафедр обычно на пять лет, для университета и колледжей, из которых состоит университет, — на 10—15. Причём стратегия — это не пожелания, это документ, с которым университет ежегодно сверяет реально сделанное: построенные метры, привлечённое финансирование, число аспирантов и т. д.

Большой американский университет — это колоссальное бизнес-предприятие, крупный налогоплательщик, часто основная коммуникационная площадка в городе, культурный и спортивный центр. Его целью является постоянное увеличение бюджета, и многие считают, что это неправильно. Например, годовой бюджет Луисвиллского университета, довольно среднего по американским меркам (но важно, что он имеет статус исследовательского), составляет $1,5 млрд, фонд основного капитала как-то быстро при двух последних президентах перевалил за миллиард. Руководить университетом очень престижно, успешный президент получает громадную зарплату. Сейчас этот пост занимает бывший главный финансист штата Кентукки. Жёсткая управленческая вертикаль: будет сделано всё, как решили президент, коллегия (board) и одобрил штат — если университет не частный, то половина его board формируется из представителей штата, которые имеют очень серьёзное влияние на политику университета. Вторая половина — это частные лица, которые могут привлекать деньги. Именно board назначает президента, никакой демократии. Деканов колледжей тоже выбирает очень ограниченный круг лиц. Но так только с управленцами, профессоров избирают все преподаватели кафедры, обычно из 50—100 кандидатов. Своих выпускников не берут, но это отдельная история.

— То есть американский университет — это вертикально интегрированная структура, предоставляющая услуги в сфере образования и науки и нацеленная на постоянное увеличение прибыли, одним из основных заказчиков которой является правительство штата?

— Примерно треть бюджета университета — это деньги штата, ещё по трети составляют плата студентов за учёбу и гранты. Штат контролирует расходы университета, без его одобрения нельзя открыть новую программу, кафедру. Министерством образования штата часто руководят бывшие или действующие политики, не случайные люди. Иногда они предлагают университету что-то своё, но всегда начинают с обсуждения в университете, решения не спускаются сверху. Политики хотят, чтобы основные университеты штата были успешными, хотят «примазаться» к успехам — это очень хорошо.

— Вы негативно оцениваете реформу высшей школы в России, называя её реализацию карикатурой на западный оригинал, которая привела к быстрому ухудшению ситуации в образовании. Руководители министерства образования отреагировали на ваши предложения, что-то реально предпринято?

— Даже с великим академиком Арнольдом, с другими известными учёными они не вступали в дискуссию, иногда снисходительно что-то скажут, но не о конкретных предложениях оппонентов. Обсуждения реформ, действительно срочно необходимых, не было. Нет механизмов таких обсуждений. Это не только в образовании, вы сами можете привести примеры из близких вам областей. Дело не в чиновниках, это ярлык. Нет системы. Реформа высшего образования в России прошла как в басне «Мартышка и очки», мартышками оказались мы все. Инициировавшие её люди близки к власти, побывали во многих известных западных университетах. Но скопировали они чисто внешние вещи и продавили их без всякого уважения к университетам, к власти, которую они тоже не уважают, но при которой хотят быть всегда: бесконечные реформы для этого хороший способ.

В Америке невозможен диктат университетам. Университеты, научная общественность вовлечены в процесс обсуждения, преобразования готовятся годами. Но что случилось, то случилось, теперь надо максимально быстро создавать механизмы роста внутри университетов. Ожидать, что можно жить с «так было всегда» нельзя, это путь вниз. Нужно научиться работать с теми первокурсниками, что есть, помогая им и разумно вынуждая много работать. Лучших магистров и аспирантов отправлять на стажировки в сильные лаборатории по всему миру, создавать по возвращении условия для их роста. И совершенно необходимо систематически привлекать к реальному сотрудничеству учёных из сильных научных центров, университеты «окуклились», принимая на работу только своих выпускников. В нашем университете многое из этого делается, появились новые механизмы управления, ректорат энергичен и настроен на перемены. В высшей школе (вообще, не только у нас) выросли зарплаты, многие работающие учёные стали получать гранты, появилось новое оборудование. Пермский университет как среда изменился невероятно! Но эти усилия не могут компенсировать урон из-за падения уровня школьной подготовки. Если бы реформа высшей школы была проведена с понятными целями, осмысленно, университеты смогли бы извлечь из неё пользу, «облегчённо», но не халтуря, обучая бакалавров и построив сильную магистратуру.

Преимущество американской системы высшей школы заключается в её замечательной гибкости, которую наша реформа проигнорировала. Там, если выпускник школы не знает ясно, кем он хочет быть, он просто поступает в университет на какое-то общее направление, в течение первого года примерно начинает понимать, про что каждая наука, и может набирать всё больше и больше предметов в той области, к которой у него появляются интерес и тяга. Студент может выйти из бакалавриата с двойным дипломом, например химика и биолога, хотя, поступая, думал, что хочет заниматься физикой. Действует система советников (advisors), которые помогают каждому поступившему на первый курс составить план обучения на каждый год. Этот план можно ежегодно корректировать, но приступить без него к занятиям невозможно. Advisor следит, есть ли у студента нужное число предметов в специальности, которую он выбрал как основную, какие классы нужно взять, чтобы не упустить шанс сменить специальность, если такая возможность наметилась. Студент может учиться на бакалаврской программе больше четырёх лет, если не может быстро определиться, и набрать нужное число курсов по специальности. Принцип простой — плати деньги и учись, сколько угодно.

В России была скопирована двухступенчатая модель бакалавриата и магистратуры, но без этой гибкости, которая составляет её основу. Университет не имеет права принять студента не на конкретную специальность, в 17 лет он должен определиться, будет ли, например, поступать на экспериментальную или теоретическую физику. Сейчас, когда большинство выпускников школ так слабы, это очевидная нелепость. В результате отсев на естественнонаучных факультетах составляет до 50%.

— Каков уровень подготовки ребят, поступающих на первый курс пермского университета?

— За последние три—четыре года падение ускорилось. Не знаю, что творится в российской школе, но, несмотря на разговоры о невероятной загрузке детей, машина работает вхолостую. На первый курс приходят ребята, которые с трудом делают простейшие математические преобразования, им всё трудно. Конечно, всегда есть заветные 5% одарённых детей, которые обучаются очень быстро, им интеллектуальная работа в радость, они очень гибкие. Что хорошо — все стали более приятными в общении, дружелюбны.

В Америке аналогичная ситуация со средним уровнем подготовки школьников. Дети очень заняты в школе, море какой-то активности, домашние задания, но их выполнение связано не с тем, чтобы сесть и решить много-много задач, почувствовать, что тебе это далось и уже не пугает, а кого-то даже очень радует. Фишка заключается в том, чтобы написать какой-то «проект», что-то «исследовать». Много высоких слов, но результата нет. Дети не могут концентрироваться больше чем на 5—10 минут в течение занятия. Этот бич повсюду.

Но в Америке это гораздо меньше сказывается на университетах, уровень подготовки специалистов остаётся стабильным на протяжении тех лет, что я там преподаю. В бакалавриат американские вузы, как и российские, берут почти всех, это бизнес. Есть общий экзамен, наподобие нашего ЕГЭ, минимальный балл устанавливает каждый колледж. Разница заключается в том, что в течение семестра там происходит настоящий контроль над уровнем обучения студентов, обычно проводятся три промежуточных экзамена, пересдач нет. Получил неудовлетворительную оценку, должен снова взять этот предмет полностью. Американская система в этом смысле более честная, мне как профессору не нужно подстраивать уровень курса под слабых студентов. Формально наши университеты перешли на схожую систему. Но в реальности мы опустили планку преподавания очень сильно, иначе при «естественном» отсеве в 50% просто учить будет некого. Это очень плохо.

Но самые большие различия между системами начинаются в магистерских и аспирантских программах. В Америке на них учатся только сильные, мотивированные студенты, это full time job. Конкурсы и нагрузка на них очень серьёзные. Правда, если ты учишься за свой счёт (около $50 тыс. в год), то достаточно просто сдавать все предметы. Но если за счёт университета (обычно это деньги из гранта профессора, на которого ты работаешь, или деньги кафедры), конкурсы на такие места очень высокие. В этом году на физфак в Луисвилле конкурс в магистратуру был 8,5 человек на место, половину составляли выпускники иностранных университетов. Поэтому в магистратуре очень приличные студенты, а в аспирантуре совсем хорошие. Это уже настоящая оплачиваемая работа.

В России большинство аспирантов где-то работают и в университет приходят изредка. Тех, кто реально делает существенные исследования, меньшинство. У нас на выходе тоже есть отличные ребята, но их очень мало. Количество аспирантов в естественных и технических науках в России и Америке отличается в десятки раз. И соответственно запросы на таких специалистов. С зарплатами всё наоборот — «технари» в Америке существенно больше зарабатывают, чем «экономисты», и работу они намного легче находят.

— Сейчас ещё можно что-то исправить, чтобы уровень подготовки в российских вузах не продолжал ухудшаться?

— Нет ничего безвыходного, надо работать. Реформы и управление вузами сверху такие, какие есть, школа не изменится к лучшему, это уже социальный тренд, так что университету, который хочет не просто выживать, а быть лидером, надеяться приходится на себя. Малыми шагами не обойтись, нужны структурные изменения. Считаю, что необходимо убрать или хотя бы уменьшить барьеры между схожими факультетами, объединить их в колледжи. Ввести на них единое поступление, дальнейший переход на те или иные специальности — не раньше чем через год по конкурсу текущих оценок. Хороший результат школьного ЕГЭ можно принимать во внимание как один из факторов. Как я понимаю, сейчас университеты не имеют на это права, хотя в некоторых что-то схожее начинает делаться. Как первый шаг, разрешить хорошо успевающим студентам свободное «перемещение» по университету, помочь им с индивидуальным планом, определить список двойных специальностей, например физика — математика, химия — биология. Отменить пересдачу экзаменов (или ограничить максимум одной), дать возможность (за плату) взять предмет снова. По всем причинам в совокупности число студентов на общих курсах может заметно вырасти, поэтому каждый общий курс должен читаться в каждом семестре — сейчас они читаются раз в году. Факультетам эти меры могут добавить средств, а также пресечь отвратительную систему выставления удовлетворительных оценок почти ни за что. Эти меры нужно провести, не «ломая» людей в очередной раз, так как большинство факультетов будут стоять за сохранение настоящей структуры. Все боятся «оптимизации», как произошло в медицине, сокращения ставок. Я не думаю, что в ректоратах такой настрой, в конце концов наши университеты хотят расти, а не сокращаться.

Снова приведу в пример американские колледжи, в которых много чего объединено. Все большие университеты сохранили чистую (не прикладную) математику, а у нас в Перми, где она была замечательной, давно исчезла, и наше научное сообщество ничего не делало, чтобы её сохранить. Боюсь, что сейчас это происходит и в других науках. Частично это результат эгоизма руководителей на факультетах, пекущихся об интересах только своих кафедр. Мне кажется, что разумные объединения, более жёсткое управление университетом со стороны ректората позволит сделать шаги, зависящие от нас самих. И университет должен стать открытым, со многими приглашёнными профессорами: у нас это уже энергично делается, ректор поддерживает программу таких связей, находит дополнительное финансирование. Часто совершенно выдающиеся люди читают лекции в университете, мы делаем видеозаписи и выкладываем на сайт университета, в раздел «Лекции приглашённых учёных». Посмотрите — много интересного найдёте. Если любите биологию, мой совет — начните с лекций Эдуарда Коркотяна, если химию — Владимира Геворгяна, физику и математику — Александра Непомнящего. О мотивах переезда, карьере в Америке, создании стартапа — послушайте Алексея Фадеева (специально даю ссылки только на «бывших наших»).

Важная вещь — иностранные студенты в университете. Есть замечательные истории: в этом году у нас два с половиной летних месяца учились 22 студента из Оксфорда, 11 из них физики — такого уровня ребят я не видел со времён аспирантуры в Новосибирском академгородке и потом работы в Дубне. Кажется, эта программа обучения студентов из Оксфорда становится ежегодной. Чтобы это работало, нужны соответствующие структуры в университете и пассионарные люди — ими в этой истории оказались члены обновлённого международного отдела университета, Карен Хьюит и Людмила Каджая. Сложно переоценить, как учёба и исследования вместе с этими студентами важны для наших ребят.

— Университетские выпускники естественно-научных и технических специальностей востребованы в Америке?

— Они все находят работу в науке либо в исследовательских отделах компаний. Все ребята, которые после российских вузов окончили аспирантуру в Луисвилльском университете, нашли работу со стартовой зарплатой $50—60 тыс. в год. Через три—четыре года в среднем стали зарабатывать тысяч на 20 больше. Это хорошие по американским меркам деньги, но и траты там выше. Знаю четырёх человек, кто более $200 тыс. зарабатывает. Но, кстати, в науке, в университетах, зарплаты небольшие, там другая мотивация.

— Кто стал учиться в Америке с вашей помощью?

— Те, кто уже закончил университет по естественным специальностям и по каким-то причинам настроен уехать учиться в аспирантуре за границей. Я только пишу рекомендательное письмо, а дальше это дело кафедры, конкурс очень высокий. Часть переехавших ребят была настроена на дальнейшее занятие наукой и понимала, что здесь их это не прокормит, они будут вынуждены заниматься десятью шабашками. В 1995 году я защитил в МГУ докторскую диссертацию, а через неделю после этого разгружал с друзьями по спорту баржу со спиртом «Рояль», чтобы подзаработать. Многие молодые так жить не хотели. Мой сын и его талантливейший друг по школе и физфаку Дима Вольфсон в конце 1990-х уехали на «постдок работу» и уже не вернулись. Я помню, они говорили, что их здесь $1 тыс. в месяц устроила бы, но без «Рояля». Тогда это было совсем невозможно. Другая часть ребят просто была настроена на успех, они понимали свою силу. И все вдумчиво и очень хорошо учились в школе и университете.

— А сейчас?

— Это закончилось. С одной стороны, можно сказать, как это здорово, пусть работают здесь, с другой стороны, это объясняется тем, что уровень выпускников упал, мало кто чувствует в себе силы броситься во что-то совсем новое, потому что и здесь с трудом учатся. Лучшие, их мало, остаются здесь, а второго эшелона просто нет. И теперешние аспиранты, если хорошо работают, участвуют в разных программах, ездят по миру, участвуют в конференциях — соблазн «заграницы» исчез.

— Как поступать родителям, желающим, чтобы их ребёнок получил хорошее образование и стал профессионалом?

— Это отдельный и долгий разговор, да я и не рассматриваю себя как советчика. Скажу о простых вещах. Пока ребёнок маленький, дошкольник, потом в первых классах, родители возятся с ним изо всех сил. Потом управлять им становится сложнее, он начинает отказываться делать многие вещи, например читать, учиться осмысленно, немереное время проводит с планшетом и телефоном. У большинства родителей нет выдержки и терпения, они быстро отступают, говоря банальное «они теперь все такие». Но, во-первых, они не все такие, есть очень способные, их мало, они всё ухватят, а ваш, если он «как все», почти ничего не вынесет из школы. А во-вторых, «отпуская» ребёнка, большинство родителей по-прежнему серьёзно надеются, что он всё равно добьётся многого. Но пусть его в школе не мучают всякими ненужными вещами. Ненужное — это то, что посложнее. Никогда не будем говорить, признаваться себе, что ребёнок почти ничего не знает, не читает, неважно обучаем. И школа поддерживает эту конформистскую позицию, родителям уже в младших классах рассказывают, что у нас «экономическое направление», дети поступят в «престижные вузы». Под этой маркой «облегчают» до невозможного уровня базовые предметы, математику. Всем меньше хлопот, будем делать «проекты» вместо решения задач и диктантов. И через год—два поезд ушёл — единицы смогут вырваться из этой пошлости.

Мне нравится в американских родителях, что они не завышают уровень ожиданий об успехах детей, отдают себе отчёт о возможностях ребёнка (хотя это и уровень школьных предметов — не тема для обсуждений), но зато в школе ему комфортно, у него там fun. Ну, а в какой-то колледж он всё равно поступит. Да, будет зарабатывать на треть, вдвое меньше, чем умный студент из азиатской семьи, ставший инженером, главное, чтобы был счастлив. Там считается нормой, если ребёнок в карьере преуспел много меньше, чем отец. У нас я такое никогда не слышу.